Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

У Эсте был летний домик в Меделане, недалеко от Остеллато, где Пьетро Бембо часто гостил на вилле у Строцци. Джузеффа отвесила поклон. Ее муж, не такой высокий, как она, снял шапку и тоже поклонился.

– Я виделась с несколькими женщинами, – продолжила мадонна, – и убедилась, что Джузеффа подходит больше других. У нее четверо детей, таких же здоровеньких, как этот. Я всех их осмотрела. У них прямые ноги, ясный взгляд, здоровое дыхание. Кажется, старший умеет немного читать.

Муж Джузеффы заулыбался и закивал. У него не хватало верхних передних зубов.

– Подходит для чего, мадонна? – уточнила я.

– Как кормилица, дитя.

Она говорила так, словно это было очевидно, хотя я знала, что она сама выкармливала Родриго. Римским сплетницам тогда было о чем поговорить, настолько поведение мадонны не вязалось с общепринятой традицией для дам ее ранга. Правда, не знаю, поступила она так из любви к герцогу Бишелье и его ребенку или из желания еще несколько месяцев не пускать мужа к себе в постель.

Позабыв о манерах, я уставилась на госпожу, потом опомнилась и перевела взгляд на Джузеффу, рассматривая ее обветренные щеки, грубые красные руки и безмятежного младенца.

– Но…

– Да? – Донна Лукреция метнула в меня стальной взгляд, но сейчас мы говорили о моем ребенке, а не о каком-то порванном платье или потерянной перчатке.

– Уверена, мадонна, кормилица мне не понадобится. У меня уже сейчас много молока.

– Ты очень молода, Виоланта. А Джузеффе, как она говорит, тридцать лет. К такому возрасту молоко прибавляет в жирности.

Я открыла рот, чтобы возразить, но мадонна добавила:

– Моей родной матери было за тридцать, когда она кормила меня.

А когда кормила Чезаре, то все считали, что слабенький ребенок не жилец.

– Как ваша уважаемая матушка, – осторожно начала я, – я не благородного происхождения и потому не привыкла к обычаям знати. Джузеффа, сколько лет твоему старшему ребенку?

– Скоро пятнадцать, ваша милость. Она выйдет замуж, как только… то есть… – Она покосилась на мадонну.

– Я согласилась дать девочке приданое.

И кормилицу для ее первенца? – подумала я.

– Значит, тебе было шестнадцать, когда родилась твоя дочь?

– Да, ваша светлость.

– Девочка хорошо развивалась на твоем молоке?

– О да, она всю свою жизнь красавица. – Джузеффа заулыбалась.

– Нечего сравнивать, Виоланта, – вмешалась мадонна, – ты сама это понимаешь. Это вопрос твоего здоровья.

– Моего здоровья, мадонна?

– Да. – Она отвела меня в сторону и прошептала: – Мне известно, что брат наградил тебя напоследок не только ребенком. Торелла считает, что сифилис может передаться с молоком матери.

– Но я излечилась, мадонна. Вот уже несколько месяцев, как я прекрасно себя чувствую. Меня больше беспокоит, что я могу заболеть, если не стану кормить ребенка. Жена одного из отцовских друзей сошла с ума потому, что у нее умер ребенок и молоко попало в мозг.

– А ты не думаешь, что смерть ребенка свела ее с ума? Полагаю, потеря младенца – самый тяжелый удар, который Бог посылает женщине. – Глаза ее остались сухи, губы не дрогнули. – Остерегайся, – произнесла она. – Будь готова. Иудейка тоже женщина.

– Так вот в чем дело? – Причина не в моей молодости и даже не в моем здоровье, просто молоко иудейки не годилось для ребенка ее любимого брата. Именно эту заразу его сын мог всосать из моей груди. Я усмехнулась. Джузеффа в тревоге смотрела на меня, крепче прижимая к себе младенца. – Как мало вы, должно быть, цените себя в роли моей крестной матери, если до сих пор опасаетесь, что я осталась иудейкой по крови.

Донна Лукреция повернулась к Джузеффе и ее мужу.

– Ступайте! – велела она. – Поплотнее прикройте за собой дверь и подождите меня снаружи.

Пара поклонилась и вышла из комнаты. Во мне затеплился огонек торжества, но тут же погас, как только я повернулась от двери и взглянула на донну Лукрецию. Плечи ее поникли, лицо сморщилось, она вдруг постарела лет на десять. С глубоким вздохом мадонна опустилась на табуретку и подперла голову рукой.

– Садись, – сказала она.

Я примостилась на краю высокой постели.

– Вам нехорошо, мадонна?

Она подняла голову, и я заметила, что у нее на лбу осталось три белых отпечатка от пальцев.

– Иногда, – вздохнула она, – сердце говорит то, что разум отказывается признавать. Очевидно, по отношению к тебе я действовала не всегда осознанно. Многие люди так решили бы, ведь я позволила тебе… увлечься моим братом.

– Но вы в том не виноваты, мадонна. Вы болели, он за вас переживал, и я…

Она подняла руку, призывая к молчанию.

– Да, да, я знаю методы Чезаре. Не нужно все это выкладывать.

А вот мне это было очень нужно, что я и делала по тысяче раз за день.

– Простите, мадонна.

– Нет, это ты меня прости. Я рассуждала как трусиха и религиозная фанатичка. Проявила по отношению к тебе неуважение и предала свою веру. – Донна Лукреция поднялась, подошла ко мне и, взяв мои руки в свои, так сильно сжала, что ее кольца больно в меня впились. – Моим единственным оправданием служит то, что… этот младенец очень для меня важен, понимаешь?

И снова у меня возникло ощущение, будто она пытается сказать мне гораздо больше того, что говорит. Так было в утро нашего отъезда из Рима, когда Чезаре приказал мне увести детей к няне, а потом он и его сестра обратили на меня свой взор, как пара ястребов, нацелившихся на добычу.

Хотя наш разговор остался незавершенным, вопрос с кормилицей отпал. На моем столе начали появляться новые блюда – ячменные отвары и теплое вино с семенами фенхеля, чтобы вырабатывалось больше молока. Каждую среду, пятницу и субботу мадонна присылала ко мне в комнату одного из своих священников, и тот совершал обряд очищения, а из библиотеки герцога Эрколе она принесла «Жизнь святой Маргариты Антиохийской», которая, благополучно спасенная Богом из чрева дракона, стала покровительницей христианок-рожениц.

Мадонна также решила отрядить мне в постоянные компаньонки Фидельму. По ее распоряжению, в мою и без того тесную спальню принесли перину и положили на пол рядом с кроватью. Ночью, всякий раз спускаясь с постели и забираясь обратно, я неизменно отбивала пальцы ног о костлявую Фидельму.

– Далматинка ненадежна, – пояснила мадонна. – Нам нужен верный человек.

Лучше завести сторожевого пса, подумала я, пусть охраняет мою христианскую мораль, а кто лучше подойдет для этой роли, как не обращенная иудейка? Самые набожные – новообращенные, хотя мадонна ужаснулась бы, узнай она, какой характер начали принимать наши с Фидельмой разговоры.