Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Послышались возгласы согласия, сопровождаемые мягкими шлепками карт о столешницу.

– У меня кое-что есть для тебя, – продолжила мадонна, протягивая маленький бархатный мешочек. – Открой, – велела она, видя, что я поглаживаю и прощупываю его пальцами, надеясь вопреки логике и разуму найти в нем письмо.

Я ослабила затянутый золотой шнурок, сунула внутрь руку, и мои пальцы сомкнулись на камешке размером, наверное, с яйцо жаворонка, прикрепленном к красивой золотой подставке, усыпанной бриллиантами. Пока я вытягивала его из кисета, он издавал тихое шипение, словно прилив, набегающий вдалеке на мелкую гальку.

– Это орлиный камень [37] , – объяснила мадонна, когда я поднесла к пламени свечей молочно-водянистый кристалл, в пустой середине которого плохо просматривались крошечные песчинки. Они сверкали и шипели, стоило мне наклонить или перевернуть камешек. – Вот видишь, он похож на крошечную утробу, наполненную блестящими семенами. Он благотворно влияет на беременных, уменьшает боль при родах. Его прислал мой брат. Амулет сделает так, что у тебя родится чудесный ребенок. Только носи его всегда на правой стороне.

Не успела мадонна это сказать, как я сообразила, что она все придумала. Нашла камень у какой-нибудь знахарки на Виа-деи-Вольте и велела расшить кисет гербом Чезаре. Я ощутила себя в ловушке, пойманной в сеть, что связывала этих двоих. Нужно было бежать. С трудом поднявшись, я метнулась к двери. Рукав случайно задел горящую свечу и занялся пламенем. Я повернулась, чтобы прихлопнуть пламя свободной рукой, запуталась в юбках и упала.

Я не чувствовала никакой боли, когда мадонна, Анджела и все остальные бросились ко мне, чтобы поднять и вернуть на постель. Когда они перестали суетиться вокруг меня, взбивать подушки, поправлять красное бархатное покрывало, подрезать спаленный рукав, внизу спины возникла какая-то странная боль, тяжесть разлилась между бедер, нестерпимо захотелось помочиться. Принесли ночной горшок. Я подняла юбки и присела, поддерживаемая под мышками двумя дамами. За несколько секунд горшок переполнился, а турецкий ковер, на котором он стоял, намок.

– Отошли воды, – спокойно сказала я, будто совершенно не волновалась.

Начался переполох, мадонна отдавала приказы не хуже армейского начальника, и тут меня охватила боль. Казалось, словно чья-то рука проникла в утробу и выжимает матку, как апельсин. Вскоре хватка ослабла, дав мне возможность улыбнуться собственной фантазии, но повитуха, тонкогубая особа с огромными костлявыми ручищами, похожими на ржавые лопаты, объявила, что скоро мне будет не до улыбок. В свое время, нанимая эту женщину, мадонна заметила, что от добрых повитух нет никакого толка. Я удивилась, откуда она появилась так внезапно, и мне пришла в голову безумная идея, будто мадонна держала ее в шкафу, а теперь извлекла наружу, как чистую сорочку или смену постельного белья.

Меня переполняла энергия, которая никак не умещалась в теле, и я вышагивала в тесной комнатенке, натыкаясь на мебель, отмахиваясь от рук помощниц, крича мадонне, что мне нужен свежий воздух и если я не выйду из этих четырех обитых стен, то лопну, как гнилая дыня.

– Дыши глубоко, – велела повитуха, когда начались следующие схватки.

– Чем? Дымом? – крикнула я, складываясь пополам над низким стульчиком, чья спинка осталась у меня в руках. Я метнула ее в повитуху, но та ловко увернулась.

– Хорошо хоть отца здесь нет, – сказала она донне Лукреции, которая сунула мне в правую руку орлиный камень.

Позже я устала от боли в спине и ногах и снова легла на кровать. Наверное, я уснула, потому что когда открыла глаза, то увидела, что ковры с пола убраны, а в центре комнаты стоит приземистый родильный стульчик. Во сне я разговаривала с матерью. Та напомнила мне о петушиной голове. Над дверью в родильную комнату должна быть прибита петушиная голова, она отпугивает духов, только и ждущих, как бы украсть ребенка. Проснувшись, я обнаружила рядом с собой Анджелу – она промокала мне лоб и виски тканью, смоченной в розовой воде. Я схватила ее за кисть, и холодная вода полилась струйкой прямо мне в ухо, а когда я заговорила, то каждое слово звучало гулко:

– Мне нужна петушиная голова.

– Для чего?

– Это еврейский обычай, – пояснила Фидельма.

– В таком случае мы его соблюдать не станем, – заявила мадонна.

– Убери отсюда эту тощую корову, – попросила я Анджелу сквозь стиснутые зубы, поскольку снова накатила боль.

Все это время донна Лукреция не сводила с меня неподвижного задумчивого взгляда.

– Пошли кого-нибудь в кухню за петушиной головой, Анджела. Но все равно привяжем к ее левому бедру молитву к святой Маргарите. Мы должны сделать все возможное.

– Я не выдержу, – пожаловалась я Анджеле, пока монстр у меня в животе на секунду затих. – Мне хочется умереть.

– Ничего подобного. – Лицо у нее было бледным и взмокшим, волосы лезли в глаза, липли к щекам. – Только подумай… – Она обернулась, словно то, о чем мне следовало подумать, висело в углах среди паутины или плясало в клубах дыма. – Подумай, как скоро ты опять станешь стройной и будешь носить красивые платья. И увидишь Чезаре.

Кажется, я ударила ее. Мне хотелось причинить ей боль, такую же, какой теперь мучилась я. Больше всего, глядя на ее продолговатое серьезное лицо с большими глазами и прямым носом, на рыжину в ее шевелюре, мне хотелось причинить боль Чезаре. За все эти месяцы спокойного смирения, когда я придумывала для него всяческие оправдания и ждала, надеялась. Строила воздушные замки. Замки на песке. Смеялась ли я или плакала, ему было безразлично. Он передал меня Таддео, а сам уехал. Я была для него словно небольшой городок, он завоевал его по дороге куда-то еще, поработил и выжал все богатства, а потом оставил на попечение слабовольного правителя, которому платил жалованье.

– Ты считаешь, я позволю этому ублюдку снова лечь со мной в постель? После такого?

Воцарилась тишина, словно сама комната онемела от потрясения. Вскоре откуда-то из тени раздался голос, принадлежавший одной из придворных дам:

– Нельзя так говорить о герцоге.

– Наоборот, помнится, я сама точно так отзывалась о герцоге Бишелье, когда рождался наш сын. Ночью все кошки серы. – Значит, мадонна вернулась. – Как у нее дела?