Лиз Плам - Борись за нее

– Зачем ты пришла, если плохо себя чувствуешь? – Элайджа хмурится. Наш смех остается в прошлом.

Проницательно. Хотя мою болезнь заметить не так уж и трудно.

– Это всего лишь простуда, – шепчу я. Говорить тихо однозначно легче. – Кроме того, кто-то ведь должен позаботиться о Джеке, – добавляю я.

Я чихаю, впуская в свое тело усталость и напряжение.

– Скарлет, у тебя простуженный голос, тебе не следует выходить из дома.

Я тянусь к забытой бутылке с водой, делаю пару глотков, которые на секунду или две успокаивают боль.

– Я должна быть с Джеком, – повторяю я.

Элайджа выглядит раздраженным, и я быстро продолжаю:

– Я знаю, что забота о нем не входит в мои обязанности. Но что, если он сделает какую-нибудь глупость, а меня не окажется рядом, чтобы помочь?

– Делай то, что считаешь нужным.

Я снова чихаю. Элайджа хмурится.

– Но не забывай о здоровье.

– Это не так просто.

– Почему?

Простой вопрос заставляет меня попотеть в поисках ответа. В глубине души я знаю, почему стремлюсь помочь Джеку или почему беспокоюсь каждый раз, когда он напивается или идет на вечеринку.

– Ему нужна моя помощь, – говорю я, надеясь, что этого будет достаточно. Но даже я знаю, что это не все.

Элайджа продолжает смотреть на меня, ожидая пояснений.

– Я не прощу себя, если с ним что-то случится, а меня не окажется рядом.

Возможно, если бы я была рядом с Максом в тот день, он был бы с нами и сегодня.

– Я потеряла дорогого мне человека. – Я смолкаю, чувствуя, как слезы обжигают горло. – Еще одну потерю я не переживу.

– Твой брат, – говорит Элайджа. В его голове как будто складываются кусочки головоломки; в глазах вспыхивает признание. – Макс, верно?

– Откуда ты знаешь его имя?

На долю секунды глаза Элайджи расширяются, словно он сказал что-то, чего не следовало говорить. Однако это проходит настолько быстро, что я начинаю сомневаться, не показалось ли мне.

– Мы живем в маленьком городе. Его смерть попала в заголовки газет.

Я киваю, пытаясь сдержать гнетущий груз печали. Макс был на шесть лет старше меня, и мало кто знает, что мы с ним были родственниками. Я, если честно, удивлена, что Элайджа это понял.

Газеты не говорили о том, как тяжело переживала семья; они лишь превратили трагическую аварию в дебаты о необходимости принятия закона, обязывающего мотоциклистов носить шлем.

У Макса были черные волосы, всклокоченные на макушке, и поразительные голубые глаза, на которые обращали внимание все девушки. В свое время Макс был стереотипным плохим парнем Роял Иствуда. Он ездил на чертовом мотоцикле, носил кожаную куртку и пах сигаретами, которые всегда держал под рукой. Я умоляла его бросить курить, угрожая раком легких, но он уверял меня, что с ним все будет в порядке.

И все же одна часть Макса, которая не соответствовала репутации плохого парня, заключалась в том, что он был удивительно приятным парнем. Он был заботливым, сострадательным, верным. Если бы вы взглянули в его суть сквозь кожаную куртку, сигареты и мотоцикл, он бы предстал перед вами святым человеком.

– И дня не проходит, чтобы я не вспоминала о Максе и о той боли, которую принесла его смерть, – признаю я.

Элайджа концентрируется на фонаре, который светит на док и освещает часть воды.

– Я тебя понимаю.

– Понимаешь?

И тут до меня доходит, что я не единственная, кто потерял брата.

– Мой брат тоже умер.

Он потерял брата одним из самых трагических способов, который только можно представить: смерть от передозировки наркотиков. Новости о случившемся распространились по школе и городу как лесной пожар, и для меня это был один из самых тяжелых слухов.

– Оливер, верно? – тихо спрашиваю я.

Элайджа, кажется, изумился, что я знаю и помню имя его брата.

Он кивает.

– Мне жаль, – сочувствую я. А что еще мне сказать? Три года назад я упустила свой шанс выразить соболезнования.

– Мне тоже.

Первые несколько месяцев после потери Макса оказались для меня самыми тяжелыми. Каждое утро я просыпалась и вспоминала, что его смерть – не ночной кошмар, а суровая реальность, с которой мне пришлось столкнуться. Все это разрывало меня на куски. Если честно, я даже не могу представить, каково это – справляться с такой болью в одиночку.

– Макс умер, оставив душевную боль, которую не сможет унять даже Джек. Никто не сможет.

– Потерять кого-то близкого – самое трудное испытание, – признает Элайджа. – Никогда не знаешь, насколько ты силен, пока не столкнешься с истинным горем.

От его слов по коже бегут мурашки.

Да, это правда. Ты не узнаешь, что такое сила, пока не столкнешься со смертью любимого человека и не выйдешь из депрессии, продолжив функционировать в повседневной жизни так, будто ничего не случилось. При этом, как бы ты себя ни вел, ты все равно будешь помнить о трагедии.

Я замечаю что-то красное и переключаю внимание на руки Элайджи. Откуда взялись эти пропитанные кровью бинты, обернутые вокруг костяшек? Да, кровь уже засохла, однако багрово-коричневый цвет трудно не заметить.

Не раздумывая ни секунды, я тянусь и хватаю его несчастные руки. Наш откровенный разговор остается в прошлом.

– Что случилось?!

Элайджа убирает руки.

– Ничего, – пренебрежительно отвечает он.

Я медленно перевожу взгляд с настороженного лица Элайджи на костяшки пальцев и вижу, что кровь буквально окрасила бинты в красный цвет.

– Дай мне свои руки, – требую я, едва сдерживая чих, который мог бы испортить столь авторитетный тон.

– Скарлет, это не…

– Дай мне свои руки.

Мы замираем на несколько напряженных секунд, а затем он молча вкладывает руки мне в ладони. Я достаю из кармана дезинфицирующее средство и бинты и тут же получаю вопрос:

– Откуда у тебя аптечка?

Я понимаю, что это довольно странно – внезапно доставать средства первой помощи.

Я улыбаюсь.

– Один из друзей Джека поранился, и я обработала его раны. Оставила набор на тот случай, если кто-то еще пострадает.

Я действительно удивлена, что с Брайсом не случилось ничего более серьезного, чем несколько царапин.

Я осторожно начинаю снимать повязки с левой руки Элайджи. Заметив, что они полностью покрыты засохшей кровью, хмурюсь.

Откуда у него раны? Он кого-то или что-то ударил?

Вопросы, которые начали безудержно всплывать в голове, быстро исчезают при виде настороженного взгляда Элайджи. Он явно не хочет, чтобы я задавала вопросы, поэтому я предпочитаю молчать.

Вместо разговоров я обрабатываю раны. Я смачиваю водой из бутылки чистую салфетку, вытираю засохшую кровь, накладываю мазь. Элайджа молчит. Я чувствую, как его глаза сверлят меня, но отказываюсь на него смотреть. Он явно не хотел, чтобы я помогала. Но почему? Возможно, просто боялся услышать вопросы. Вероятно, он разрешил помочь лишь потому, что я промолчала.