Эллина Наумова - Слишком женская история

Свою кандидатскую Алена принципиально выколачивала из машинки сама. Защитилась. Преподавать на кафедре не осталась. Надо было устраиваться на работу. Нацелилась на одно перспективное место. Но без протекции занять его не удалось. Алевтина могла посодействовать. Аня, та самая любительница больничной еды, стала доцентом и обросла восхитительными связями. У ее студентов была завидная успеваемость. Окончивший курс староста всегда предупреждал начинающую группу о цене «экзамена у Аннушки». А излеченные сановные больные, кроме подарков, оставляли «доктору волшебнице» номера телефонов. Та не стеснялась звонить.

Алена помнила, что бедовая врачиха числила ее свекровь в уродках и неудачницах. Стеснялась ходить с ней в кино. Утверждала, что невезение – заразная болезнь. И отваживалась встречаться с Алевтиной лишь после прививки собственными неприятностями. Тут она переставала ругать ее за готовность расшибиться в лепешку ради любого встречного и требовала участия. Но чаще помощи – сбегать куда-то, договориться с кем-то, отстоять очередь, а то и пол в квартире вымыть.

Алена представила, как Алевтина расхваливает сноху и просит за нее эту дрянь. Именно дрянь: уверения свекрови, будто «Анюточка ранимая, хорошая и вынуждена приспосабливаться к общей жизни», только злили. Чем Алевтина могла расплатиться с Аней? Посулить услуги новой маникюрши? Обои собственноручно переклеить? Так она делала это для всех, не обременяя их судьбоносными просьбами.

– Не смей никого умолять меня пристраивать. Я сама, – заявила Алена.

Она понимала, что рискует. Перенеси ее Аня через этот невысокий, но коварный барьер, и Алена могла бы резво демонстрировать способности. Упоенно много работать. Творить себя и других. Как легко ей давалось все, что она умела. Как обаятельна она была в этой легкости и в этом умении.

Алена отказалась от Аниного благодеяния не только из презрения к хапугам. Она верила, что сама сможет все. Училась так, что ее не получилось завалить на вступительных экзаменах в университет, а потом не взять в аспирантуру. Да, блат повелевал людьми, они, как Аня, истово ему служили. И Алене уже довелось морщиться от горечи, когда ее сначала обнадежили, а потом забыли сообщить, что предпочли неожиданно возникшего сына какой-то шишки. Но это было что-то вроде закаливания или прививки. Она потеряет год-другой, зато разберется, как верховодить в коллективе, где все мнят себя умниками. Сделает задание на черновик, но только первое и единственное. Именно тогда она осознала, что живет лидерством. Карьера прилагалась к нему, как нечто само собой разумеющееся. Она докажет, что пробиться, куда хочется, можно и нужно самой. Пусть прекратят валяться в толстых старых ногах всяких Ань. Пусть честно борются. И красиво побеждают. Алене тогда было двадцать четыре года. Восемнадцать из них она набивалась знаниями. И полагала, что обрекает лидера в себе на испытание. О его гибели она и думать не думала.

Через месяц после Алениного решения взрывать несправедливость талантом и обаянием Алевтина собралась умирать. Ни с того ни с сего. Она родила Юру в тридцать три года, значит, ей было всего шестьдесят два. Внешне она изменилась мало: старости нечего было портить в ней. Работала, эксплуатируя суставы, удивительным образом восстановившие гибкость, когда их избавили от хронической перегрузки, и отличное зрение. Секретарь экстра-класса. Кажется, уже третий малограмотный начальник поражал высокие инстанции безупречным стилем деловых бумаг. А опытные кадровички повадились спрашивать у девочек с курсов машинописи, кто их учил. Питомиц Алевтины брали без лишних вопросов. Свалила ее пневмония. Едва не сгорев в жару, выкупавшись в поту, охрипнув от бреда и лишившись живого места на исколотой коже ягодиц, она призвала Алену.

– Я умру. Не возражай. Это как-то странно и непривычно. Зудит, но не болит, правда. Только что будет с моими подругами? И я тебе не говорила, с одним пожилым, не очень здоровым, но славным мужчиной?

Ее голос был таким, что казалось, будто перо медленно скребет шершавую бумагу и ты просто читаешь с трудом написанное. Алена ощутила холод и жесткость чужого смертного одра и выбрала правду:

– Ничего с ними не случится. Приспособятся, не беспокойся, не трать силы.

– А я хотела завещать их тебе. Уговорить поддерживать, ведь они почти старухи.

Алена растерялась, что случалось не часто. Промямлила:

– Ты пока выздоравливай, а я все обдумаю. Так неожиданно… Такая ответственность… Это же переворот в моей жизни…

Свекровь тускло и долго вглядывалась в нее, будто пыталась узнать. И на следующий день начала поправляться.

Испуганная же Алена надумала вот что. Алевтина, приметив ее увлечение людьми, неверно его истолковала. Да, водилось за ней с детства – смотрела не на товар, а на продавца. Зелень и цветы покупала у бабулек, казавшихся особенно жалкими и нищими. Всегда норовила помочь донести тяжесть. Легко срывалась в магазин или аптеку по просьбе больных. Терпеливо выслушивала жалобы и умела подбодрить, распахнув дверь там, где несчастные месяцами ощупывали глухую стену. Да еще и смеялась: «Все преодолимо, если не отчаиваться».

Но для постоянного общения любые люди ей нужны не были. Проблемы большинства оказывались скучными и не решались только из-за тупости и лени. Проблемы меньшинства были неразрешимы, но тогда, по Алене, считать их проблемами могли только дураки. Кто же еще будет клясть данность вместо того, чтобы жить в ней? При неизбывной готовности помочь она не жаловала тех, кто требовал помощи, не разбив лба в битве с судьбой.

Алевтина хотела пристроить избалованный ее деятельной заботой народ, чтобы умереть спокойно. Она тоже изучила сноху. Восприняв просьбу как волю умирающей, Алена ни за что не бросила бы траченных годами и недугами, добрых и злых, умных и глупых женщин. И даже одного мужчину. Но служить им, как Алевтина, она не могла. Та вкладывала в своих подопечных душу. Алена же полагала, что люди обойдутся без чужой души. У каждого своя есть. Времени, сил и денег им не хватает. Она не прочь была безвозмездно отдавать свои. При условии, что обделенные жаждут независимости и быстро добьются самостоятельности. Алена научила бы их, как это сделать, повозилась бы с каждым в отдельности. Но вряд ли такая преемница безотказной Алевтины им была нужна. И не Алена от них, они от нее отказались бы наверняка. Доводить дело жизни свекрови до такого конца было нельзя.

Она попыталась объяснить это выписавшейся из больницы Алевтине, которая легкомысленно прерывала разговор. А тут еще с работой не ладилось – устроилась в тухлую контору, обманувшись свежей репутацией директора. Люди из ее отдела умели дружно квасить в предпраздничные вечера. В рабочее же время халтурили и сочиняли липовые отчеты, кто во что горазд. Причем, чем больше этим занимались, тем наглее интриговали друг против друга и тем громче кричали на профсоюзных собраниях об адских условиях своего труда. Алена пока наблюдала, прислушивалась и молчала, скорее от изумления, чем из робости. Происходящее все сильнее бесило. Она была готова не искать единомышленников – кому-то перемены всегда кстати, – а безрассудно восстать в одиночку. Потом Юра изменил ей с какой-то юной идиоткой. Девица являлась скандалить, твердила, что беременна, грозилась то любовника убить, то с собой покончить.