Кристина Арноти - Все шансы и еще один

– Нельзя стать ни министром, ни президентом республики, если только смотришь, как жена лузгает семечки.

– Гонка переродилась. Ты стал жаден на изнурительный труд. Твоя совесть успокоится, лишь когда иссякнет. Если не возвращаешься, вдрызг измочаленный трудом, считаешь, что мало работал.

– Ты преувеличиваешь. Не думай, что ты без недостатков, моя дорогая… Если бы ты захотела и если бы ты мне помогла, ты стала бы «первой дамой» в этой стране. Я никогда не пренебрегал твоими советами. Почти религиозно уважал твои «инстинкты». Твои «инстинкты» превратились в какие-то странные божественные слова, которые надо выслушивать. Не была ты равнодушна и к почету, тебе нравилось быть женой министра…

– Это правда, – сказала она. – Но за это надо было дорого платить. Я самая обманываемая жена в Европе, во всяком случае во Франции.

– Сколько энергии ты в меня вливаешь, – сказал он угрюмо. – Отсюда, где ты меня видишь, ржущим, как конь. Однако не надо преувеличивать. Я не настолько феноменален в отношении секса, чтобы показывать меня на ярмарках. Я то, что называют «нормальный мужчина».

Он страдал. Куда делись женщины – объекты прошлого, музы в розовых телесах, одетые в целомудрие, воспринимающие фрустрацию как священство и празднующие удовольствие, получаемое от мужчины? Надо было выйти отсюда, из этой комнаты благоуханных мучений, партия была проиграна. Кончать надо было как можно скорее.

– Ты очень привлекательна, Эвелина. Никогда не встречал подобную женщину… Ты живешь, обладая многочисленнейшими достоинствами. Ты – совершенство. Я – отвратное существо, признаю это, но ты уже не заставляешь меня напрягаться. Я чувствую, что не могу заниматься любовью с одной и той же женщиной после двадцати двух лет. Несмотря на мое глубокое уважение к тебе, тело мое безразлично. Холодное как мрамор. Женщина, даже фригидная, может совершать такие упражнения. Ей надо только терпеть, мужчине это невозможно.

– Какой ты деликатный и тонкий, – сказала она.

И решила сделать ему очень больно.

– Великий чувствительный умник, где ты был прошлой ночью?

– Долгое собрание задержало меня у одного жителя Женевы.

– Как его зовут?

– Это неважно. Что бы ни случилось, знай, что и умом, и чувствами я люблю тебя. Физически – это другое дело…

– Мы далеки от простого вопроса оргазма, – сказала Эвелина.

Его охватило чувство виновности, как в отрочестве. Мешала путаница понятий греха и невыполненного долга. Обвиненный секс сократился, тот несчастный кусочек тела, который вызывал «ахи» и «охи» у этих требовательных женщин, прочитавших в «Cosmopolitan», что удовольствие обязательно.

– Вот именно, – сказал он (ассоциация мыслей напомнила ему предложение, услышанное сегодня утром), – одна женская газета просит нас проинтервьюировать.

– Я увеличу тираж любой газеты, если расскажу им то, что скажу сейчас тебе.

– А если я не захочу тебя слушать?

– Не меняй свои убеждения, дорогой мой. Сейчас не время. Лучше будет, если посмотришь на вещи прямо. Вот уже несколько лет я тоже тебе изменяю, скорее подражаю тебе.

Он взглянул на нее недоверчиво.

– Ты шутишь? Мне изменяешь? Но почему? Ты никогда не была женщиной жадной до мужчин и до наслаждений…

Она сказала очень спокойно, даже любезно:

– Надо было ободрить меня. Быть уверенной, что я могла еще соблазнять. Что я еще существовала… Первый опыт был фантастическим. Сорокалетний иностранец. А во втором случае я столкнулась с самым трудным, с самым недоверчивым, самым непредсказуемым в Париже…

– С кем? – спросил он холодно.

– Дюмулен. Я переспала с Дюмуленом.

Лоран молчал, ногу свою он нервно переставлял с места на место и опрокинул стакан, стоящий на полу.

– Какая же ты шлюха! – сказал он. – Какая шлюха… Дюмулен? Но как ты могла приблизиться к нему? Возбудить в нем эту идею, которая никогда не возникала в его сознании?

– Слова сокрытые и взгляды открытые для чего-то созданы, дорогой мой…

Лорана едва не вырвало.

– Когда это случилось?

– Когда у тебя была связь с Барбарой. Весь Париж корчился от смеха, глядя на меня. Надо мной смеялись откровенно. Говорили так: «Эта бедная Эвелина не заслужила такое. Она еще недурна». Ты рекламировал себя с этой девкой. Даже папа хотел вмешаться. Я его отговорила.

Лоран продолжал с удивительной говорливостью, его нервозность выражалась в быстроте речи:

– Это глупо, Барбара – политическая муза, Барбара – национальное достояние. Она спит только с политическими деятелями будущего. Посредственный государственный секретарь, если он прошел через ее постель, может стать министром. Побывать любовником Барбары – своего рода знак качества, это – гарантия разума, паспорт в будущее. Эта кратковременная связь была необходима для моего жизненного уровня.

– Связь со мной была необходима также и для моего положения, – сказала Эвелина.

Лораном овладело настоящее любопытство. Как сумела его законная жена, дочь знаменитого миллиардера, этот образец супружеской верности и христианской морали, как сумела она очутиться в постели человека, чуть ли не такого же левого, как и коммунисты, ведущего строгий образ жизни, постоянно переезжающего из города в город, меняющего свои убеждения и являющегося раз в год в церковь, чтобы присутствовать на религиозной церемонии в память о его жене? Как это все ей удалось, Эвелина?

– Хорошо спланированная случайность. Он тоже был привлечен больше тем, что я представляла, чем тем, кем я была как человек. Потом наши отношения наладились. Хитрый и лицемерный, сперва недоверчивый как слон, хотя одновременно саркастический и нежный, он не отрицал возможности того, что я являюсь ловушкой. Я убедила его в моей искренности, когда сказала ему всю правду. Мы повстречались в очень секретном месте. Он был замечательно пылким, но и деликатным также, а в моменты неконтролируемые почти влюбленным.

Лоран воображал несговорчивым своего противника, этого маньяка власти и устарелого авторитета, с Эвелиной в его объятиях. Империя Моро в объятиях Дюмулена. Ему удалось произнести:

– Твой отец… в курсе?

– Немного да. Я нашла довольно пикантный анекдот, чтобы ему рассказать.

– Пикантный?

Он поднялся.

– Дорогая, можешь возрадоваться: сегодня вечером ты преградила мне путь к президентству. И я скажу тебе почему.

Он начал говорить, шагая.

– Предположим, что мне удалось преодолеть неудачу с твоим уходом, что твой отец меня финансирует, что общественность забывает этот инцидент, ты видишь меня в ходе встречи с глазу на глаз по телевидению перед Дюмуленом? Стоит ему допустить чуточку иронии во взгляде – и я потеряю почву под ногами. Когда мы заговорим о социальной справедливости, я увижу написанным и ясно освещенным, как неоном, в его взгляде слово: рогоносец. Это печально, верно, это смешно, но это по-французски.