Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников

Рассмотри сии рассуждения, Милорд; собери все сии причины, и ты найдешь, что они приводят к самым простым естественным правам, о которых разумной человек никогда не сомневался. Действительно, для чего бы нам было позволено лечишь себя от подагры, а запрещено лечиться от жизни? Не от одной ли руки та и другая нам достаются? Если тяжело умирать, так что же скажут? Разве приятно принимать лекарства? Сколько людей предпочитают смерть леченью? доказательство, что природа отвращается того и другого. Пусть же мне докажут, для чего позволительнее избавлять себя от зла проходящего употреблением лекарств, нежели от зла неисцелимого отнятием жизни? И почему меньше виновно принимать хину в лихорадке, как опиум в каменной болезни? Ежели мы посмотрим на предмет, то одно и другое делается для избавления нас от страдания, если посмотрим на способ, тот и другой равно естественны, когда посмотрим на отвращение, то и оно равно в обоих случаях: если посмотрим на изволение Господне, то какое зло хотят преодолеть, которое бы не от него ниспосылалось? От какого бедствия хотят себя избавить, которое бы не от Его руки происходило? Какой есть предел, где кончится власть Его, и где можно законно ей сопротивляться? И так разве не позволено нам переменять состояния никакой вещи, потому что все существующее есть по Его воле? Разве ничего не должно делать в свете, опасаясь преступить Его законы? Но чтоб мы ни делали, можем ли когда их нарушить? Нет, Милорд, звание человека величественнее и благороднее. Бог не с тем оживотворил его, чтоб он оставался неподвижен в вечном бездействии; но дал ему волю, чтоб делать добро, совесть, чтоб желать его, и рассудок, дабы оное избирать. Он поставил его единым судиею своих действий; он начертал в его сердце: твори то, что полезно тебе и никому не вредно. Ежели я чувствую, что мне полезно умереть, тогда упорствуя жить, я противлюсь его повелению; ибо если вложено в меня желание смерти, то уже чрез то и предписывается мне искать ее.

Бомстон! я отдаюсь на суд твоей мудрости и прямодушия: какие правила справедливее рассудок может почерпнуть в Вере на смерть произвольную? Ежели некоторые народы установили другие правила тем противные; то они не заимствовали их ни из оснований своего закона, ни из другого какого-нибудь начала, но единственно из языческих философов. Лактанций и Августин, первые распространившие сие новое учение, о котором другие учители не сказали ни слова, утверждаются на одних рассуждениях Федоновых, кои уже мною опровергнуты; так что верующие, думая в том следовать истинному учению, следуют только Платонову. В самом деле, найдут ли в принятом ими учении закон против самоубийства, или хотя простое неодобрение? И не странно ли, что в примерах людей, предавших себя смерти, не находят ни одного слова осуждающего сии примеры? Там видим еще больше; пример Самсонов оправдан чудом, которое за него отмщает его неприятелям. Сие чудо сделалось ли бы для того, чтоб оправдать преступление? И сей человек, потерявший за то, что допустил себя обольстить женщине, свою силу, получил ли бы опять оную для произведения явного злодейства, как будто бы сам Бог хотел людей обманывать?

Не убей, говорит рассудок. Что же из сего следует? Ежели принять сие повеление в точном его смысле, то не должно убивать ни злодеев, ни неприятелей. Ежели есть из сего правила некоторые исключения, то первое точно в пользу добровольной смерти, потому что она свободна от насилия и неправды, двух единственных причин, кон могут делать убийцу преступником, чему, впрочем, и природа положила довольное препятствие.

Но, говорят они еще, сноси терпеливо скорби насылаемые тебе от Бога; делай себе достоинство из твоих бедствий. Обращать, таким образом, общие правила, сие было бы худо понимать их разум! Человек подвержен бесчисленным мукам; жизнь его цепь злоключений, и кажется, он только для того родится, чтоб страдать. Из сих мук, рассудок требует, чтоб убегали тех, коих избегнуть можно: а Вера, которая не бывает никогда противна рассудку, то подтверждает. Но как мало их число против тех, кои он принужден сносить поневоле! Из сих-то милосердый Творец позволяет людям делать себе достоинство: он приемлет в добровольном приношении дань принужденную, которую на нас налагает, и за покорение воле его в сей жизни, мы вознаградимся в будущем. Природа сама даете человеку бремя по его силаче: если он сносит терпеливо все, что принужден претерпевать, то он уже исполняет все, чего Боге от него требует, и ежели кто покажет столько гордости, что захочешь сделать больше, тот конечно дурак, которого должно запереть, или обманщик, достойный наказания. И так, избежим, не сомневаясь, всех зол, коих избегнуть можем; нам много еще страдать: освободим себя без угрызения от самой жизни, когда она нам зло, потому что сие от нас зависит сделать, и что мы тем не оскорбляем ни Бога, ни людей. Ежели потребна жертва существу Вышнему, то не уже ли ничто пред ним лишиться жизни? Принесем Богу смерть, к которой он призывает нас голосом рассудка, и излием спокойно в его недра нашу душу, которую он обратно требует.

Таковы суть общие правила, кои здравый рассудок внушает всем людям, и которые Вера уполномочивает. Возвратимся к себе. Ты удостоил открыть мне свое сердце; я знаю твои горести; ты не меньше меня страждешь; твои муки, также как мои, неизлечимы, и тем неисцеленнее, что законы чести непоколебимее законов счастья. Ты их сносишь, признаюсь я, с твердостью; добродетель тебя подкрепляет; но один шаг еще, она оставит тебя свободным. Ты убеждаешь меня терпеть: Милорд, я смею убеждать тебя окончить твои страдания, и оставляю тебе судить, кто из нас дороже друг другу.

Почто медлим мы сделать шаг, которой когда-нибудь должно сделать? Станем ли мы ожидать, чтоб старость и лета привязывали нас подло к жизни, по отнятии ее приятностей, и чтоб мы влачили с трудом, бесславием и болезнью, бессильное и дряхлое тело? Мы в таких летах, когда душевная сила легко освобождает от сих уз, и когда еще человек умирать умеет: но позже он бывает принужден испустить жизнь со стоном. Воспользуемся временем, в которое скука жить заставляет нас желать смерти; устрашимся, чтоб она не постигла нас со всеми ужасами в минуту, когда уже мы перестанем ее желать. Я помню, что было такое мгновение, в которое я не просил ничего более у Небес, как одного часа, и в которое я умер бы с отчаяния, когда б не получил его. Ах! сколь тягостно разорвать узы, которые привязывают наши сердца к свету! и сколь благоразумно оставлять его, как скоро они разрушены! Я чувствую, Милорд, что мы оба достойны непорочнейшего пребывания; добродетель нам его показывает, и рок призывает нас его искать. Да соединяющее нас дружество соединит нас еще в последний час. Какая сладость для двух прямых друзей, окончить добровольно дни свои в объятиях друг друга, соединить последние свои дыхания, испустишь вдруг обе половины души своей! Какая тоска, какое сожаление могут отравить последние их минуты? Что оставляют они, выходя из света? Они выходят вместе; они ничего не оставляют.