Эми Кауфман - Разбитые звезды

У нее на лице так ясно написано чувство вины, что у меня сжимается сердце. Я беру ее за руку и тяну к себе. У нее перехватывает дыхание.

– Ты не виновата в смерти Саймона. Твой отец это сделал – не ты. И ты не виновата, что Саймон тебя полюбил.

Он сглатывает и встречается со мной взглядом. Я вижу в нем неуверенность.

Я не могу больше ждать. Я наклоняюсь и целую ее, не успев даже сообразить, что делаю. Когда наши губы встречаются, у меня по всему телу будто пробегает огонь, а она со стуком роняет фонарь. Мгновение она колеблется и потом отодвигается. Мне хочется прижать ее к себе, но я сдерживаюсь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Но… на равнине – ты вел себя так, будто я тебе совсем не нравлюсь, – шепчет она.

– Ты поверила в этот спектакль? Да ты еще безумнее, чем я думал… Ты мне понравилась с самого начала. Я подумал, что лучше держаться подальше, сосредоточиться на спасении. Я боялся, что потеряю тебя, едва получив. Но это бы стоило того. Прости, я – идиот.

Лицо у нее вспыхивает румянцем, губы алеют на светлой коже.

Мне страстно хочется ее целовать, и больше себя сдерживать я не могу. На этот раз она не отодвигается. Я кладу руку ей на спину и притягиваю к себе. Покусываю ее губу, и она тихонько выдыхает.

– Захочешь, чтобы я остановился, – говорю я, с трудом узнавая свой голос, – скажи.

Она тянется ко мне, и я вижу ее темные глаза и приоткрытые губы. Она обхватывает дрожащими пальцами мою руку. И тут я понимаю, что мои руки тоже дрожат.

– Остановишься, – выдыхает она, – и я никогда тебя не прощу.

Наши тела соприкасаются, и в пещере отдается эхом стон.

Если сейчас на поляне приземлится спасательный корабль, я, пожалуй, останусь в пещере.

– Что скажете насчет физических изменений?

– Прошу прощения?

– Пока вы были с мисс Лару, претерпела ли она какие-нибудь… физические изменения?

– Ну, думаю, она стала чуть выносливее после всех наших походов.

– В какой степени на ваши действия влияли чувства к мисс Лару?

– Средне.

– Прошу прощения?

– А что мне отвечать на этот вопрос?

– Мы хотим выяснить, что произошло. И в интересах всех заинтересованных сторон вы должны отвечать правдиво.

– Все хорошо? – Тарвер поднимает голову и легонько целует мои скулы.

Я вздрагиваю и вместо ответа удовлетворенно мурчу. Через пару секунд я открываю глаза – он смотрит на меня. В тусклом свете угасающего костра видно, что у него прилипли волосы ко лбу.

– Просто прекрасно, – добавляю я, и он довольно улыбается.

– Вот и хорошо.

Опираясь на локоть, Тарвер наклоняется и снова целует меня. Я чуть поднимаю подбородок: оказывается, так ему приходится наклоняться сильнее, и поцелуй становится глубже. Я издаю стон удивления и удовольствия.

Потом он снова поднимает голову и, убрав руку с моей талии, проводит кончиком пальца вдоль брови, спускается к щеке, убирает пряди волос с лица.

– Ты не представляешь, как давно я хотел это сделать.

В животе екает от его чуть хриплого голоса.

– Долго же ты ждал.

Я стараюсь говорить равнодушно, но понимаю, что звучит это неубедительно.

Он смеется, а я смотрю на его губы – это так отвлекает, что я почти не слышу его ответа.

– Больше чем уверен: попробовал бы поцеловать тебя в первый день, когда тащил по лесу, ты бы швырнула мне в голову теми своими дурацкими туфлями.

Когда наступает утро, я предлагаю отдыхать весь день и с легким сожалением жду, что он воспротивится. Я не хочу вылезать из нашей постели, не хочу искать одежду, не хочу разлучаться с ним. Он теперь смотрит на меня совсем иначе – свободно, беззаботно, тепло. Даже не подозревала, что между нами была стена – пока она не исчезла.

Но вместо того, чтобы рявкнуть приказным тоном, что мы должны весь день шагать, он просто потягивается и привлекает меня к себе, обнимая одной рукой. Другую он кладет под голову и смотрит на дневной свет, проникающий в пещеру сквозь трещину.

Свет скользит по стенам, открывая взору вековые сталагмиты: они тянутся из каменного пола вверх навстречу своим собратьям – свисающим с потолка сталактитам, с которых капает вода.

– Я не могу придумать, как нам попасть внутрь здания. Так что пока нам не нужно ничего срочно решать.

Я поднимаюсь на локте и смотрю на него.

– Что значит – ничего?

– То, что я сказал, красавица.

Он ухмыляется, и у меня в животе порхают бабочки. Никому в моей прежней жизни не было дозволено так мне ухмыляться.

– Думаешь, я горю желанием вылезать сегодня из постели?

Я невольно расплываюсь в улыбке. Он наклоняется, быстро меня целует и отодвигается. Потом замирает, прикрыв глаза, о чем-то думает и снова склоняется надо мной, но на этот раз не торопится. Когда он отрывается от моих губ, у меня быстро-быстро колотится сердце.

– Я приготовлю нам завтрак, – говорит он, выбираясь из нашего гнездышка, и подтыкает вокруг меня одеяло. Тарвер натягивает штаны, но не застегивает ремень, и они болтаются на бедрах. Я сворачиваюсь калачиком на нагретой им стороне постели и наблюдаю, как он ходит по пещере. Он ушел всего минуту назад, а я уже хочу, чтобы он ко мне вернулся.

Он копается в вещмешке, ищет паек. Потом останавливается и смотрит на что-то на дне. Когда он это берет и сжимает в руке, я вижу серебристый отблеск и понимаю: это металлический чехол, в котором хранится его семейная фотография.

И вдруг я осознаю то, что пустило корни в моем сознании, когда мы забрались на разрушенный корабль, чтобы решить, куда идти дальше. Я поняла, что мысль о жизни здесь не причиняет боли. По правде говоря, я не хочу, чтобы нас спасали. Хочу остаться тут с Тарвером навсегда, пусть даже навсегда – это несколько лет, месяцев или дней, пока нас не сломит жизнь среди дикой природы на этой планете. Но когда здесь приземлятся спасательные корабли, я больше никогда не увижу Тарвера Мерендсена.

Я пыталась отгонять эту мысль, потому что знаю: для него все по-другому. Он не будет здесь счастлив, ведь душой он стремится в маленький домик с садом, к своим родителям и воспоминаниям о брате.

Вижу, что он осторожно и бережно отодвигает металлический чехол в сторону и продолжает поиски. Но еще я вижу, что его лицо подернулось печалью.

Не важно, что мы расстанемся, когда нас спасут, не важно, что для меня это значит вернуться к прежней жизни, где каждую минуту за мной будут следить и ограждать ото всех. Важно то, что он вернется домой и его родители не потеряют второго сына.

Мы должны попасть в это здание.

Когда Тарвер возвращается, я улыбаюсь и обнимаю его. Но когда он что-то шепчет мне на ухо, целует в плечо, зарывается пальцами в волосы, мой ум четко работает.