Эми Кауфман - Разбитые звезды

Он распоряжался моей жизнью семнадцать лет.

И вдруг отчетливо и с ужасом осознаю, что он мной распоряжался, потому что я позволяла.

– Нет.

Я встаю. Слово эхом звучит в ушах. Подсознательно я понимаю, что стоя кажусь себе сильнее и выше него. Он смотрит на меня снизу вверх, и у меня есть преимущество. Но на самом деле я просто не могу больше сидеть. Мне хочется мерить шагами комнату, но это признак слабости. Это я тоже узнала от него.

– Ты оставишь нас в покое. Навсегда. А взамен мы никому ничего не расскажем.

Отец смотрит на меня бесстрастно.

– Что такое «навсегда» для солдата? Не так уж и долго.

Его голос мягкий, как бархат, но мрачный. У меня съеживается сердце от страха.

Но не только Родерик Лару может угрожать без угроз и запугивать, даже не поднимая руки. Он научил меня всему.

– Мне никто не был нужен, кроме тебя, – тихо говорю я, наблюдая за его лицом. Обстановка в комнате изменилась. Я это чувствую. А по слабому нервному тику у него на щеке я понимаю, что и он чувствует. – Люди постоянно вспоминают то, что забыли, когда приходят в себя после потрясения. Даже не знаю, что случится, если вдруг я начну вспоминать, что видела на планете.

Отец медленно встает. Он высокий, всегда носит темные костюмы, которые придают ему еще большую внушительность. Он кладет руку на спинку стула и безучастно смотрит на меня. Он ничего не говорит, но я знаю, что он думает.

– Когда вернемся на Коринф, мы с Тарвером вместе сделаем заявление, в котором объясним, как отправили сигнал бедствия из приземлившейся спасательной капсулы. Мы ни слова не скажем о станции. Сейчас Тарвер, наверное, сидит где-то здесь на допросе и лжет, чтобы покрыть тебя. Никто не узнает о том, что мы видели. Но, папа, – и это очень важно – я делаю тебя ответственным за его безопасность. Если с ним что-то случится, я узнаю, что это сделал ты. Отправят на передовую – я узнаю. Сляжет от какой-нибудь загадочной болезни – узнаю. Хоть волос упадет с его головы – узнаю. А если когда-нибудь кто-нибудь вздумает шантажировать его или угрожать, чтобы он меня бросил, я тоже узнаю.

– Лилиан, не понимаю, о чем ты говоришь. – Голос звучит холодно, но я вижу, что за этим прячется – что-то, чего раньше я не слышала – неуверенность. – Почему я должен отвечать за его безопасность…

– Ты будешь отвечать за его безопасность, как должен был отвечать за безопасность Саймона.

В первый раз воспоминание о зеленых глазах и смехе Саймона не причиняет боли. И теперь, когда я смотрю на отца, он молчит.

– Если с Тарвером случится то, что случилось с Саймоном, твоей компании конец. Вся Галактика узнает, что ты сделал. И если это произойдет, то никакие деньги и власть тебя не спасут.

Комната плывет перед глазами: не от слез, а от усилия не моргать. Но я больше не вижу четко его лица, поэтому смотрю в сторону.

Просто покончи с этим. Ты выжила в дикой природе, полной опасностей, раз за разом залезала в корабль с трупами, умерла. Ты сможешь.

– Если с Тарвером Мерендсеном что-то случится, меня ты тоже потеряешь. Навсегда потеряешь. И у тебя больше никого не останется.

Наконец я позволяю себе моргнуть, и когда взгляд проясняется, вижу, что отец словно разом постарел. Седые волосы кажутся светлее, кожа дряблой. Вокруг глаз у него морщины, которых, как я помню, раньше не было. За стул он теперь держится, как за опору, а не для того чтобы выглядеть внушительнее. У него дрожат губы.

Нельзя смягчиться. Этому я тоже научилась у него.

– Я больше никогда не буду с тобой разговаривать. Ты понял?

Он протяжно вздыхает и склоняет голову.

– Лилиан…

– Ты понял меня?

– Можете идти.

– Что, простите?

– Дверь не заперта, майор.

– О, вы очень добры.

– Майор… вы ведь понимаете, что ваша история и наши находки не совпадают?

– Я не знаю, что еще вам сказать, сэр. Все было, как я рассказал.

– Но доказательств нет.

– Вы и правда считаете, что я все это выдумал?

Офицер, проводивший допрос, встает и показывает на дверь, которая открывается будто по команде.

Какое-то время я смотрю на него, пытаясь осознать, что мне разрешили уйти. В голове упорно крутится мысль: не кроется ли здесь подвох. Какой будет следующий шаг в этой игре? Какую роль играть? У меня чешутся глаза, голова медленно пульсирует. Голод заглушила тошнота, и я чувствую свинцовую тяжесть под ложечкой.

Я встаю. Колени не хотят разгибаться, мышцы сводит. Не глядя на офицера, выхожу из комнаты.

Лилиан ждет снаружи в длинном коридоре с широкими иллюминаторами.

Уже, должно быть, ночь по корабельному времени, потому что свет горит тускло, и фигуру Лилиан освещает только свет планеты за иллюминатором. На ней что-то вроде халата, но его можно принять и за бальное платье – с таким достоинством она его носит. Он цвета морской волны – того же цвета, что и платье, в котором она была, когда мы познакомились. Она стоит прямо и уверенно. Волосы закручены в изящный пучок. Кожа чистая: видимо, свели веснушки. Не хватает только ее свиты. Такое ощущение, что последних недель как не бывало.

Я свою роль сыграл. А она? Могла ли она ее сыграть, после того как вновь окунулась в свой мир? Я помню, что однажды сказал ей о возвращении в реальный мир. Лучше не давать обещаний. Это не так просто, как кажется.

Одно бесконечное мгновение она просто смотрит на меня, изучая взглядом, замечает мою усталость. В ней нет ни намека на ту Лилиан, какую я узнал на планете.

Сердце хочет остановиться, а я хочу ему позволить.

Она первой нарушает тишину.

– Тарвер, ты…

Я кидаюсь к ней, не успев одернуть себя, и останавливаюсь за полшага до нее.

– Лилиан! Ты?..

– Отец приходил. – Она до сих пор пристально на меня смотрит. Вижу сосредоточенность в ее голубых глазах. Наверное, я ужасно выгляжу. – Что ты им сказал? Все закончилось?

Я отвожу взгляд от ее губ и сглатываю. Мы одни в коридоре, но все же я чувствую, что нас ждут репортеры, чтобы сфотографировать, недоверчивая публика из общества Лилиан, военные. Тень ее отца будто бы висит над нами. Не слишком ли это для нее?

А для меня?

– Что мне было им говорить? – весело отвечаю я, стараясь не думать о том, как мне хочется подойти к ней ближе. – Я же просто глупый солдат. Что я могу знать?

Ее губы чуть изгибаются в довольной улыбке, и у меня в сердце впервые вспыхивает надежда. На ее щеках снова играют ямочки. Я рассматриваю ее лицо, ищу следы синяка, который у нее когда-то был, тускнеющие веснушки, что-то, что делает ее моей, а не их.

– Что насчет вас, мисс Лару?

– Меня? – Она глубоко вздыхает, и я вдруг понимаю, что она тоже боится. – Я же всего-навсего избалованная наследница, которая пережила сильное потрясение и ничего не помнит.