Сари Лухтанен - Нимфы

Сегодня к ней на прием приходила молодая пара, ожидающая первенца. Их визит был мучительным, хотя она сообщила пациентам хорошие новости. «Признаков генетического заболевания не нашлось, температура и боли могут быть следствием чего-то другого», – сказала она, и пациенты улыбнулись. На их лицах читались облегчение и любовь, а это было лучшей наградой за труд. Но когда Надя взглянула на снимок ультразвукового исследования, что-то взволновало ее. Когда-то давно она наблюдала такие же симптомы, как у этой женщины. Может, раньше она не задумывалась, но теперь поняла, что была права.

Дома Кати яростно тягала гири. Нимфа, видимо, хотела задушить в себе влияние затмения.

– Откуда ты узнала, что нимфа с узлом должна была родиться в Монпелье семнадцать лет назад? – Надя решила задать вопрос напрямую. Может, обливаясь потом, Кати будет легче сказать правду.

– Так сказано было в книге, которую нашел Митчелл, – ответила Кати. – Я не уверена, поверят ли ей сатиры. Тогда наши жизни оказались бы под угрозой.

Надя склонила голову набок. Кати была по-прежнему наивна и, как всегда, манипулировала. Надя больше не собиралась принимать такие объяснения.

– Сегодня ко мне в клинику приходила женщина, страдающая наследственной болезнью. Зародыш и мать могут отвергнуть друг друга. Симптомы точь-в-точь как у Роуз.

Гиря Кати грохнулась на пол. Нимфа выпрямилась.

– Что, Роуз была беременна? – спросила Надя.

– Диди – дочь Роуз.

Надя думала, будто разозлится на Кати, но вместо этого слезы ручьями покатились по ее щекам. Ей стало так жаль Роуз, и сочувствие к Кати переполнило ее. Надю трясло от слез.

Она лежала в ванне. Вытяжка из пассифлоры успокаивала, и Надя пыталась освободиться от мыслей.

– Ты не расскажешь об этом Диди, – предупредила Кати, садясь на край ванны. – Обещай.

– Диди имеет право знать, кто ее мама, – возразила Надя.

Нимфы минуту смотрели друг другу в глаза. В голове у Нади крутился вопрос, которого она боялась, но все же она спросила:

– А кто отец Диди? Ведь не Эрик?

– Я бы не позволила Диди вести игры с Эриком, если бы он был ее отцом, – сказала Кати, склонив голову. – Это же понятно.

– Я не знаю, на что ты способна, – произнесла Надя. – Ты так много от меня скрывала, сочиняла свои сюжеты все это время. Это ты сделала Диди татуировку?

– Нет, конечно, – заверила ее Кати. – Ее сделал один моряк. Диди не должна ничего об этом знать. Пусть она лучше верит в легенду. Она спасет ее.

– Как ты могла врать мне, Фриде и Ане-Клаудии…

– Я спасала вас, – сказала Кати. – Но, конечно, в первую очередь я думала о Роуз.

Кати любила сестру больше всего на свете, – это Надя знала и понимала, но она не могла уяснить, почему Кати не признавала последствий своих поступков. В тот день, когда Кати придумала свой план, их жизнь перевернулась.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что нимфы во всем мире поверили в сочиненную тобой сказку и рисковали из-за нее жизнью?

– Ну и что с того? – Кати была явно удивлена. – Мы же хотели освободиться от сатиров.

Аурелия притаилась под палубой корабля. За тысячи лет она научилась быть невидимой, а жизнь – или, скорее, существование – в тюрьмах и сейфах приучила ее к закрытым пространствам. Свобода не означала для Аурелии, что можно уходить и приходить, когда захочется. Она значила для нее только месть. Маленькие неудобства были для Аурелии сущей безделицей.

Под покровом ночи она иногда поднималась на палубу, а когда на горизонте появился мрачный архипелаг, поняла, что почти у цели. Митчелл дал ей фотографию нимфы и рассказал о холодном северном городе под названием Хельсинки.

Аурелия жила в заточении, но все изменения в мире были ей известны. Отголоски новостей просачивались даже сквозь толстые стены тюрем, а она умела соединить их в одну картину. Сатиры предоставляли ей пищу, но очень скудную. Когда судно делало остановку и вставало на якорь, она невидимкой отправлялась в порт и без труда отыскивала себе пропитание. От взгляда Аурелии мужчина впадал в оцепенение, и она способна была пробудить желание, легко дыхнув на него. Женщина знала, что ей нужны силы. Она собиралась уничтожить Энипеуса и не сомневалась, что ей это удастся, хотя соперником он был достойным. Но такая мысль только радовала ее. Кроме того, с помощью рыжеволосой нимфы она сможет удвоить муки Энипеуса. То есть Эрика, как он теперь себя называл. Аурелия закрыла глаза и вернулась в мыслях в тот миг, когда лежала в освещенном факелами зале с колоннами. Черная ночь Элеуса смотрела в распахнутые окна. Аурелия слышала стрекот цикад и чувствовала близость Лаэртеса – стражника, который стал ее любовником. Она не знала, было счастьем или бедой, что Энипеус поручил это именно Лаэртесу. Может, многие верили в то, что он, самый сильный и честный, сможет устоять перед чарами Аурелии. Но Энипеус поставил подножку себе, потому что Аурелия сама не смогла противостоять Лаэртесу. Она влюбилась, хотя до этого не любила никого и никогда и так сильно никого не желала. Ее любовь могла погубить Лаэртеса, поэтому она любила его так, чтобы не ставить под угрозу его жизнь. Любовь ее была тайной, она жила только за закрытыми дверями, дышала только взглядами, легкими, будто случайными прикосновениями, словами, произнесенными шепотом.

Полнолуние, dikhomenis , наступило в тот месяц, когда день и ночь были равны друг другу. Тело Аурелии раздирали страшные муки. С нее стекал пот, ее знобило. Внутри нее горел огонь, который скручивал и изгибал ее. Она пыталась молча переносить боль, но стоны слетали с ее губ, и Лаэртес слышал их. Роковой момент настал.

Аурелия помнила суровое и мужественное лицо Лаэртеса так отчетливо, будто только сейчас провела кончиками пальцев по его лбу, прямому носу и сильному подбородку. Лаэртес сел на колени перед ней, и Аурелия увидела, как ее муки отразились в его глазах.

– Нет, ты не можешь, – выдохнула Аурелия, видя, как Лаэртес принялся раздеваться. – Энипеус хочет, чтобы эта луна убила меня. Если ты сохранишь мне жизнь, то начнешь войну против него.

Лаэртес не ответил, а запустил руки под ее белую тунику. Ее кожа была такой горячей, что почти обжигала Лаэртеса.

– Я не прощу себе, если не осмелюсь помочь, – сказал Лаэртес. – Мне все равно, даже если это будет стоить жизни. Не препятствуй мне.

Аурелия прижалась к любимому, но не торопилась его целовать.

– Когда я приложу свои губы к твоим, вдыхай меня, – низким голосом произнесла Аурелия, потому что мужской запах уже кружил ей голову. – Дай моему дыханию проникнуть внутрь тебя. Возьми меня. Если ты умрешь, то часть меня умрет вместе с тобой.

Лаэртес предался ее поцелуям и любви.