Вера Фальски - Ни за какие сокровища

Девять часов давно пробило, когда он наконец проснулся. В доме царила тишина. Он спустился вниз и увидел старшую дочь, стоявшую у плиты. Тадеуш почувствовал, как сжалось сердце. Они холодно смотрели друг на друга, пока Эва не прервала неловкое молчание:

– Я делаю гренки, хочешь?

Он молча кивнул. Эва достала баночку меда, чтобы намазать поджаренный хлеб.

– Папа… – начала она. – Независимо от… наших дел… – Эва вздохнула. – Эта терапия, о которой говорил Мадейский… Я много думала… – Она немного помолчала и продолжила: – Может, начать искать эти деньги? Если не попробовать, ничего не получится.

Отец молча налил кипяток в чашки, куда раньше насыпал любимый растворимый кофе, поставил их на стол и сел напротив.

– Я всю ночь думала… – продолжала Эва. – Если Бартек не получит лекарство, болезнь будет прогрессировать все быстрее, если получит, есть шанс на значительное улучшение, – проанализировала она ситуацию.

Отец кивнул. Эва заметила на его щеках и подбородке грубую, жесткую растительность, еще недавно темно-каштановую, а теперь почти полностью седую. И морщины на его лице стали еще глубже, чем были, когда она обратила на них внимание в прошлый раз.

– Но что будет, если вдруг деньги на лекарство закончатся? – спросил Тадеуш и сам себе ответил: – Проклятый рецидив… в ускоренном темпе.

На глаза Эвы навернулись слезы, и она отвернулась к окну. Ну нет, стыдиться нечего! Девушка посмотрела на отца.

– Папа, так что мы делаем? Пробуем?

Тадеуш взглянул на дочь, в одно мгновение понял, как она растеряна, но только молча добавил в кофе четвертую ложку сахара. Эва не понимала, как можно пить такую бурду. Она молча грызла гренок, запивая горьким кофе. Они должны рискнуть. Бороться за Бартека. Нельзя позволить, чтобы он зачах, лишенный надежды на улучшение.

– Папа, у нас хоть что-то отложено? – спросила она с надеждой.

Отец встал и занялся приготовлением гренков. Вилкой, которой переворачивал хлеб, он указал наверх.

– Все, что было, потратили на крышу. Нельзя было откладывать – грибок пошел бы по всему дому.

– Неужели все? – Эва схватилась за голову.

– Это и так было сделано подешевле, по старому знакомству с кровельщиком. – Отец грустно покачал головой. – Перед крышей была штукатурка, перед этим – окна, а два года назад – выгребная яма. Вечно то одно, то другое…

– А можно продать землю? Мама говорила, что сюда не раз приезжали покупатели.

– Эва, что я им продам? Делянку за домом? Чтобы зимой мы сдохли с голоду? Чтобы нам под носом дачу поставили? Да и кто эту землю купит? Им нужно хозяйство целиком. А мы тогда как? Куда пойдем? Шалаш в лесу поставим?

– Ну да… – Эва задумчиво постукивала ложечкой по столешнице. – С твоих заработков мы ничего не отложим, маминой пенсии надолго не хватит, компенсация из собеса пошла на похороны, я без гроша, a еще Париж… – Она почувствовала обжигающий взгляд отца и быстро добавила: – Значит, не остается ничего другого, как попросить денег у чужих людей. Папа, мы должны раздобыть их для Бартека! – Она схватила отца за руку и посмотрела ему в глаза. – У других тоже бывают больные дети, и им как-то удается что-то сделать. Надо только знать, куда обратиться. Создано столько фондов – каждый раз, как открываю газету, собирают на какого-нибудь ребенка. Может, надо к ним обратиться?

– Ну… – пробурчал отец. – Даже если мы продадим дом и себя на органы, на лечение Бартека все равно не хватит.

– Но это не значит, что мы должны сдаться, даже не попытавшись что-то сделать! Я, во всяком случае, не собираюсь сидеть сложа руки. – Эва встала и застегнула воротничок летней блузки. – Для начала схожу к ксендзу.

Отец пожал плечами.

– Я бы на ксендза особо не рассчитывал, – ответил он и вернулся к приготовлению гренков. Казалось, у него все тело болит от отчаяния. Он чувствовал, что должен выпить.

Приходской дом в Венжувке был просто ужасным. У того, кто поставил этот обшитый сайдингом дом перед старинным костелом из красного кирпича, похоже, полностью отсутствовал вкус. С дороги теперь было видно не красивый костел среди зарослей старых деревьев, а белую глыбу, примитивный куб с фигурой Девы Марии перед входом. Жители деревни привыкли к этому уродству, и только более утонченные туристы заламывали руки, кляня отсутствие у строителей воображения.

Эва поднялась по ступенькам и вошла в ворота приходского сада. На тропинку свешивались цветущие ветви сирени. От густого аромата зачесалось в носу.

– Восславим Господа! – крикнула она в глубину темных сеней. – Добрый день! Есть кто-нибудь?

– Восславим! – ответил женский голос. Экономка приходского ксендза, пани Цесликова, дородная дама с торчащими из-под чепчика выкрашенными в светло-фиолетовый цвет волосами, выглянула из кухни и включила в коридоре свет. – Слушаю вас. – Она вытерла мокрые руки о фартук.

– Вы не узнаете меня? – Эва подошла ближе.

– А-а, Эва! В темноте я и не узнала… Что ж ты стоишь? Входи, входи, детка! Как вы там? – Экономка схватила ее за руку и потянула в кухню. Там она, не дожидаясь ответа, усадила Эву за стол и поставила перед ней тарелку с пирогом. – Хочешь чаю?

– Нет, спасибо.

Но парующая чашка уже стояла перед ней, а экономка ставила рядом блюдце с вареньем.

– Малина, прошлогодняя, предпоследняя банка.

– Пани Цесликова, ксендз дома?

– Дома. Наверное, сидит у себя. А что?

– Надо у него кое-что спросить.

– Подожди, сейчас его позову. – Женщина направилась к старому телефонному аппарату и набрала на диске единицу. – Отче, спуститесь на минутку? – После минутной тишины она нахмурилась и закатила глаза. – Спуститесь, спуститесь. Да, должны. Потому что должны! Потому что я так сказала. Дам вам пирога, – подсластила экономка конец разговора и положила трубку. – Отъявленный лентяй, – пробормотала пани Цесликова себе под нос и сообщила изумленной Эве: – Уже идет.

Через минуту ксендз появился в дверях кухни.

– Ну, слушаю, что за важное дело? – спросил он, явно недовольный тем, что кто-то морочит ему голову.

– Бог в помощь, это я пришла с вами поговорить. – Эва встала. – Мне нужна помощь.

– Кому сегодня не нужна помощь, особенно в этом приходе? – Ксендз бросил на нее неодобрительный взгляд. – Собственно, с кем имею честь?

– Эва Охник, дочка Дороты, – представилась девушка.

– Той, которую на днях хоронили? Которую шершни покусали?

Ксендз был не самым тактичным человеком в мире. Экономка закатила глаза.

– Да. Той самой.

– Упокой, Господи, ее душу, пусть земля ей будет пухом. – Ксендз сел за стол и налил себе чаю. – Слушаю. В чем дело?

– Отче, вы, наверное, догадываетесь, как… – начала Эва.

– Ты наконец бросила учебу?