Надя Хашими - Пока не взошла луна

Я тащила двоих детей за собой с поезда на поезд, из страны в страну. На каждом контрольном пункте, на каждой границе я ожидала, что нас задержат. Мой самый страшный кошмар и самая большая надежда касаются одного и того же – разлуки с детьми. Иногда мне кажется, что я до конца жизни не увижу Салима, а иногда – что лишь ему одному из всех нас удастся добраться до цели. Самира – девочка, в этом возрасте ей опасно оставаться одной. Азиз – хрупкий бутон, который быстро завянет, если оторвать его от корня. Иногда во время проверки документов я молюсь о том, чтобы моим детям предоставили убежище, даже если меня отправят на родину. А иногда – о том, чтобы нас отправили вместе. Когда мать загнана в угол, в ее молитвах нет логики.

Дома, когда свирепствовали бомбардировки, одна моя подруга-учительница каждую ночь вытворяла безумные вещи. То укладывала детей спать в одной комнате с собой и с мужем, то отправляла каждого ребенка в отдельную комнату. Никто не знал, чего ожидать. Они могли выжить или погибнуть вместе. А могли поставить на то, что один или двое из них выживут. Каждую ночь она неизменно просила, чтобы Господь не щадил ее, если решит забрать ее детей. Бывают мольбы, которые можно обращать к Богу лишь мысленно, в тишине, чтобы не осквернять язык, произнося их вслух.

За последний год, пытаясь обеспечить детям безопасную жизнь, я чувствовала себя преступницей больше, чем когда-либо. Даже праведность не всегда однозначна.

Из Греции в Италию, из Италии во Францию. А теперь остался последний отрезок пути – из Парижа в Лондон на серебристо-желтом поезде, который, словно ракета, мчится под землей. Я оставляю Азиза под присмотром Самиры, беру наши бельгийские паспорта, складываю их в черную кожаную сумку и иду в туалет, маленькую стальную кабинку. Страничку за страничкой я разрываю каждый паспорт на крошечные кусочки, которые падают в унитаз, словно снежные хлопья, которыми встретит нас Лондон. Я рву паспорта и уничтожаю наши фальшивые личности. Я снова становлюсь Ферейбой, а мои дети – Самирой и Азизом.

Меня предупредили те, кто помог добраться сюда: «Ваши паспорта никто не должен видеть. Не объясняйте им, как вы доехали. Просто говорите, что вы беженцы. Что вы боялись и вынуждены были оставить свою страну. Расскажите, как пришли за Махмудом. Может быть, лишь его судьба и спасет вас».

Проверка в Лондоне будет отличаться от всех остальных. На этот раз мы станем держаться честно, открыв свои самые уязвимые стороны. До сих пор мы дрожали от страха, увиливали и лгали при каждой встрече с чиновником. Меньше чем через час все изменится.

Я стою над унитазом и слежу за тем, чтобы все клочки бумаги исчезли в водовороте. У меня трясутся руки. Прислонившись к стене, я хватаюсь за стальной умывальник. Он холодный на ощупь, и это отрезвляет.

Повсюду металл. Поезда, железные дороги, вокзалы. Каждый вокзал – чудище, которое будет жить вечно. Основательное сооружение с налетом новых веяний. Умывальники, рельсы, крыши над вокзалами – вот что отличает этот мир от Афганистана. Здесь все устойчивое, блестящее, фундаментальное. А весь Афганистан, от наших домов до семей, слеплен из глины и песка, да так хлипко, что не выдерживает ни малейшего дуновения. И все это рушилось, раз за разом.

А я хочу жизни, которая не крошилась бы в пальцах. Когда-нибудь я обращусь в прах, но до тех пор я хочу жить. И чтобы мои дети жили.

Я вспоминаю отца. Он остался в одиночестве в своем поблекшем саду, ночует среди истлевающих деревьев. Не знаю, жив он или нет. Уже так давно я не слышала его голос. Я понимаю, почему он не захотел уезжать. Он научился любить быстротечность всего сущего. Принять это удается лишь тогда, когда мы завершаем свой путь. И для отца не имеет значения, придет конец сегодня или завтра. Он готов вернуться в землю. Он будет вдыхать и выдыхать прах рассыпающихся стен сада, пока однажды его легкие не наполнятся, как песочные часы. И тогда время остановится.

На расстоянии легче испытывать любовь к отцу. Отсюда я не вижу его слабостей и ошибок. Мне теперь видны лишь те озаренные светом моменты, когда он смотрел на меня как на своего самого любимого и дорогого ребенка. Когда он говорил о маме и я чувствовала себя целостной. А в остальном детство мое… Что ж, может, и к лучшему, если оно рассыпается пылью.

Я смотрю на свое отражение в зеркале. Я выгляжу намного старше, чем думала. Прикасаюсь к лицу. Кожа кажется грубой на ощупь. Это почти приятно. Я никогда не была особо нежным созданием. И с каждым днем кожа становилась толще. Я делала такое, на что не считала себя способной даже при помощи мужа. Чем я сильнее, тем больше у нас шансов выжить.

Я слишком надолго оставила детей одних. Но мне нужны такие моменты передышки, чтобы отступить на шаг, собраться, а потом выйти к ним.

Однако время идет, и к моим двоим детям должна вернуться мать. Момент, к которому я готовилась, почти настал.

Через три или четыре дня Роксана снова пришла. Салим отчаянно подыскивал слова для нее. Конец последнего разговора оставил в нем неприятное чувство. Он надеялся, что Роксана не заметила то нехорошее, которое проглянуло тогда в нем.

Вместе с другими волонтерами она, как обычно, раздала еду и воду, а потом направилась к Салиму.

– Сможешь прийти сегодня на детскую площадку? Туда, где вы ночевали с мамой? Сегодня, позже, часов в восемь?

Салим согласился. Он хотел извиниться, но Роксана спешила. Прежде чем он успел что-то еще сказать, она ушла с товарищами.

Салим не хотел пропустить эту встречу. Целый вечер Абдулла и Хасан рассказывали заезженные анекдоты про муллу. Все это он уже слышал тысячу раз. Про муллу и тыкву. Про муллу и одноглазого осла. Афганцы любят потешаться над своим духовенством.

«Подходит парень к реке и видит на том берегу муллу. Кричит ему: “Как мне попасть на тот берег?” А мулла отвечает: “Ты что, дурак? Ты уже на том берегу!”»

Хасан захихикал. Когда он смеялся над шутками, которые мальчишкой слышал в Афганистане, то словно возвращался в давние времена. В этих бородатых анекдотах про муллу была мягкая ностальгия по лучшей жизни. Если бы Салим меньше нервничал, он бы лучше оценил их.

Он покрутил часы вокруг запястья. Судя по цвету неба, время приближалось к семи.

– Друзья, – зевнув, сказал Салим и, опираясь руками о колени, медленно поднялся, – что-то у меня спина совсем одеревенела. – Для пущей убедительности он согнулся и тихонько закряхтел. – Пройдусь-ка я немного.

– А ты точно хочешь пройтись? А то я могу приказать своему шоферу покатать тебя.

Салим выдавил из себя улыбку.

– Как-нибудь в другой раз.

На детской площадке три девочки качались на качелях, наклоняясь и вытягивая ножки вперед, когда качели взлетали, а внизу поджимая их. Двое мальчиков школьного возраста карабкались по деревянной лесенке и мостику. Родители следили за детьми и украдкой искоса поглядывали на Салима.