Array Коллектив авторов - Ивритская классика прошлого века

Там горы к небу поднялись —
в дали прошедших лет.
И с песней я взлетала ввысь,
кричала: «Кто там? Отзовись!» —
И эхо мне в ответ.

Померк тот свет, прошли года,
вершины стерлись те.
но эхо живо, как тогда,
ты крикни, и оно всегда
ответит в пустоте.

Когда беда приходит вдруг,
когда вокруг темно, —
как сохранить хотя бы звук,
хотя бы тень, пожатье рук,
пусть эхо лишь одно!..

Мчатся тропы, сияет их белизна.
Что до этого мне, заключенной в палате?
Я стою тихонечко у окна.
Просто плачу.

Спросит врач: «Ты сегодня плакала, да?
Ты хотела увидеть, что там, за горой?»
И я улыбнусь: а ведь он угадал!
И я кивну головой.

Возьми в свои руки руку мою
с любовью брата.

Мы оба знали: простреленному кораблю
нет к родным берегам возврата.

Единственный, я внимаю тебе,
сними кручину.

Мы оба знали: родных небес
не увидеть блудному сыну.

А бессонной ночью – на сердце лед,
а бессонной ночью – ужасен гнет.
Протянуть ли руку – порвать ли нить?
Отступить?

А наутро – свет.
он на крыльях мчит,
и тихонько он
мне в окно стучит.

Не тяну я руку, не рву я нить.
Сердце!
Дай мне повременить!

Да, я такая:
проста без затей,
мысли мои тихи.
Люблю тишину,
и глаза детей,
и Франсиса Жамма стихи.

Был пурпур мне ближе других цветов,
я жила среди горных вершин,
я была своей средь больших ветров
и своей – средь орлов больших.

Да, это было,
но это – ушло.
Меняются времена.
Душа носилась на крыльях орлов,
а нынче меня не узнать…

И вновь простор полей, и ветер вешний,
шаг невесом.
Так может, этот плен и этот ад кромешный —
лишь страшный сон?

Но ведь тогда и память об отрадах
и о дарах,
что узников утешить были рады,
скользнет во мрак?

Так пусть кошмар и ад не гасят пламя
еще чуть-чуть,
чтоб этот малый свет не смог с тенями
прочь ускользнуть!..

Итак – конец и этим кандалам.
Их прежде не брала любая сила —
теперь же скука их перепилила.

Итак, свобода. Как я к ней рвалась,
ее боялась…

Сердце же, однако,
не радо,
чтобы не сказать – готово плакать…

Как ей просто его величать
его именем средь бела дня!
Ну, а я привыкла молчать,
чтобы голос не выдал меня.

Как ей просто шагать по земле
рядом с ним
ясным днем!
Ну, а я пробираюсь во мгле
и тайком.

Есть кольцо золотое у ней,
и алмазы на нем горят.
Но мои кандалы – тяжелей
во сто крат.

Различишь ли зов из своей дали,
различишь ли зов,
как ни страшна даль?
Он рыдает в сердце, в душе болит
и благословляет сквозь все года.

Через мир огромный ведут пути
и, сойдясь на миг, разойтись спешат,
и своей потери не обрести,
и стопы усталой неверен шаг.

Может статься, смерть стоит за дверьми,
и прощальных слез пора подошла,
но тебя – и в самый последний миг
буду ждать, как Рахель ждала.

Раны пред вами свои обнажать,
золото горечи – полную чашу! —
на сострадание ваше сменять
и на презрение ваше?

Вам предназначен – презрительный смех.
Силы собрав, проявлю я отвагу
и обозначу границу для всех:
«дальше – ни шагу!»

Вновь эти строки перед взором предстают:
лист пожелтевший смят,
его чернила, выцветая, создают
былого аромат.

О чары памяти, о властная рука,
касания тепло!
Вот подан знак – и что-то вдруг издалека
вплотную подошло.

Так нежны, так чудесны объятья твои —
убаюкают, грусть унесут.
К лону милой земли приравняю я их,
ибо ужас не властвует тут.

Только женщина я! Как могу я одна?
И лоза, что к вершине ползет, —
без родного ствола ослабеет она
и, как я, на землю падет.

Пусть слиты губы, но сердца разделены,
сердца терзает страх.
В одних и тех же – волей рока – мы должны
плясать цепях.

Степным волкам лишь слышно, как звенят
их цепи – не дано им различать
молитвы и мольбы: «поставь меня
на сердце, как печать…»

Уходят силы прочь.
Так постарайся мне помочь,
попробуй мне помочь!

Стань мостиком над пропастью тоски,
над бездной дней,
и постарайся мне помочь,
помочь душе моей.

Стань деревом, ручьем – в краю,
где тени нет и вод.
Попробуй мне помочь!
Ночь длится,
и далек восход.

Стань вестью радостной, лучом в ночи,
стань хлебом из печи!

Ни славословья,
ни возвышенной строки
не посвящала я тебе,
моя земля.

Лишь дуб посажен мной
на берегу реки,
лишь мной протоптана тропа
в твоих полях.

Я знаю, мать моя, —
и в том сомненья нет,
что скромен дар тебе
одной из дочерей:

лишь возглас радости,
когда прольется свет,
лишь слезы скрытые
над бедностью твоей.

Наша кровь едина и души,
ее голос во мне поет.
Праматерь Рахель, пастушка,
пасла Лавана скот…

И поэтому дом мне тесен
и город ко мне суров —
никогда не забыть ее песен
для пустынных ветров.

Мне другой хранитель не нужен,
кто-то путь указал мне рукой, —
это память хранит мою душу
и покой.

Я всем довольна! Теснота
поможет мне мечтать о дали,
и есть у осени цвета
любви и золотой печали.

Стихов прекрасные цветы
взрастают из тоски нетленной,
а золотой песок пустынь
летит с горы Нево священной.