Джордж Байрон - Когда я прижимал тебя к груди своей…

Хоть другому она
Навсегда отдана,
Мир ей! Буду всегда ее чтить.
От обманчивых снов
Я отречься готов
И, в слезах, ей измену простить.

Дорогие друзья!
Как покинул вас я, —
Я судьбину молил об одном:
Если вновь встречу вас, —
Пусть в тот радостный час,
Как в прощальный, слезу мы прольем.

Если ж дух бедный мой
Улетит в мир иной,
И засну я в гробу, в тишине, —
Вы, бродя в тех местах,
Где тлеть будет мой прах,
Уроните слезу обо мне.

И пускай мавзолей
Над могилой моей
Суетой не пленяет глаза;
Славы я не ищу
И хвалы не хочу,
Все, что нужно мне, – только слеза.

Зачем, Пигот, в отчаянном волненье
На эту деву ропщете? Пройдет
Хоть целый год, но вздох ваш и моленье
Холодную кокетку не проймет.
Вы научить любви ее хотите, —
Так ветреным кажитесь перед ней:
Она нахмурит брови; но уйдите,
И улыбнется. О, тогда смелей
Ее целуйте! Таково притворство
Красавиц; все они убеждены,
Что поклоненье – долг наш. Их упорство
Колеблется, когда мы холодны.
Таите боль и цепи удлиняйте.
Пусть думает, что гордость вам не жаль.
Тогда кокетка ваша, так и знайте,
Ответит благосклонно на печаль.
Но если все ж из ложного порыва
Она страданья ваши осмеет,
Уйдите прочь. Другой отдайтесь живо
И над кокеткой смейтесь в свой черед,
Что до меня, – я двадцать их иль боле
Боготворю. Но и плененный, все ж
Я их бы всех оставил поневоле,
Будь на нее характер их похож.
Довольно вздохов! Слушайте совет:
Прорвитесь сквозь утонченную сетку, —
Довольно слез! Пути иного нет,
Как бросить и забыть свою кокетку.
И прежде, чем погибнете вполне,
Разбейте эту сумрачную клетку,
Чтоб не пришлось в сердечной глубине
Вам проклинать бездушную кокетку.

Когда б Лесажа хитрый демон
Моим желаньям мог помочь, —
Меня б вознес над домом всем он
На шпиц Марии в эту ночь.

Раскрыв все крыши старой Гранты,
Он мог бы в залах показать,
Как спят и видят там педанты
За голос – луг иль лавку взять.

И Пальмерстона бы, и Пэтти
Увидел я в числе ловцов,
Влекущих в выборные сети
Как можно больше голосов.

Вот избиратели все кучей
Лежат, толпа усыплена;
Им благочестье – щит могучий
И совесть их не будит сна.

Лорд Г. – тот быть спокоен может;
Не глупы парни: ясно им,
Что к производству он предложит
Их одного лишь за другим.

Все знают: выгодных местечек
Большой у канцлера запас;
«Вот мне бы» – мыслит человечек
И ухмыляется сейчас.

Но ночь бежит; сном безмятежным
Пусть спят себе лентяи там;
Я обращусь к твоим прилежным,
О alma mater, сыновьям.

Ища наград колледжа честно,
Вот кандидат долбит урок;
Полночный час; в каморке тесно;
Он рано встал и поздно лег.

Сомненья нет: ценой стараний
Он все награды заслужил;
Для бесполезных разных знаний
Потратил он немало сил;

Он стих аттический скандует,
Не зная отдыха, – хоть плачь;
Под тяжким бременем тоскует
Математических задач;

То вздором Силя ум свой мучит,
То в треугольник углублен,
Обедов сносных не получит,
В латыни ж варварской силен.

Для исторической же Музы
За то всегда он глух весьма:
Ему квадрат гипотенузы
Важней ученого письма.

А впрочем он один лишь, бедный,
Страдает от таких трудов;
Зато вдвойне забавы вредны
Других – отчаянных голов.

Пиры их взору нестерпимы,
Разврат с позором слит вполне,
Игра и пьянство там любимы,
И разум топится в вине.

Иное дело – методисты:
Реформы на уме у них;
Они поют, смиренны, чисты,
И молят за грехи других.

Одно у них пришло в забвенье:
Что гордость духа, лишний пыл —
Все их хваленое смиренье
Лишают большей части сил.

Но вот уж утро… Отвращая
От них свой взор, что вижу я?
В одеждах, белых поспешая,
Чрез луг бежит людей семья;

Часовни колокол их рьяно
Зовет… Вот смолк он… В тишине
Небесной песнью звук органа
Волнами стелется ко мне,

И вместе с ним несется звучно
Трель королевского певца:
Но эту песню слушать скучно,
Кто раз прослушал до конца.

Наш хор, – он ниже снисхожденья:
Из новичков составлен он
И стоит только осужденья,
Как грешных карканье ворон.

Когда б Давид услышал пенья
Своих псалмов в таких устах, —
Псалмы б он отнял, без сомненья,
И разорвал бы их в сердцах.

Евреям пленным на Евфрате
Тиранов власть велела петь
О бесконечной их утрате
И о беде своей скорбеть.

О, если б так они запели, —
Со страха ль, ум ли б подсказал, —
Они б легко достигли цели:
Сам черт их слушать бы не стал!

Но что ж пишу я? Скучно стало…
Кой черт начнет меня читать?
Перо скрипит, чернил уж мало…
Конечно, мне пора кончать.

Прощай же. Гранта! Налеталась,
Как Клеофас, душа моя;
От темы Муза отказалась,
Устал читатель, – да и я.

Прощенья у вас хоть тысячу раз
За рифмы молю, изливаюсь.
Из дружбы одной я дух ваш больной
Старался рассеять и каюсь.
С тех пор, как она вам так предана,
Мне ваше безумье не горе.
В ней прелесть мечты, алтарь красоты,
Я чту ее с верой во взоре,
Но должен сказать, что трудно узнать
Из рифм ваших образ завидный.
Я так вас жалел: ваш дух так горел
Пред скрытностью этой обидной.
Уста ее вам волшебный бальзам,
Ея поцелуй вас мгновенно
Вознес до небес, весь мир в нем исчез.
Ничто мой совет – несомненно.
«Когда я брожу, любви не служу», —
Сказали вы. Это понятно.
И я в старину любил не одну,
Но мне перемена приятна.
Я вам предлагать не стану пленять
Красавиц, как пишут в романе.
Улыбка мне льстит, но сумрачный вид
Мне то же, что буря в стакане.
Покуда в крови – огонь, для любви
Я враг платонизма упорный.
Безумным меня считала б твоя
Любовница, – вывод бесспорный.
Всех женщин забыть, одну лишь любить,
Ей сердце отдать во владенье,
О ней лишь вздыхать, ее лишь ласкать…
Но это другим оскорбленье.
Теперь, о, Стрефон, последний поклон.
Любовь ваша вся бестолкова,
Но, правда, – чиста: она ведь влита
В одно только праздное слово.