Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Жрецы с телескопами и циклотронами,
вещайте дальше вести чудесные
о том, чего постичь не можно,
столь оно мелко или огромно,

о тех открытьях, что в ваших формулах,
в значках изящных алгебраических
невинно выглядят, но если
перевести их на человечий

язык, навряд ли сильно обрадуют
село и город: если галактики
врозь разбегаются, как зайцы,
если мезоны мечутся в страхе,

как тут не вспомнить вести политики,
все эти стачки и демонстрации,
погромы, мятежи, теракты –
всё, что за завтраком в нас пихают.

Как мелки, впрочем, наши волнения
в сравненье с тем, что эта Громадина –
вот ведь немыслимое чудо! –
кочку одну отличив из прочих,
дала ей средства, срок и условия
взлелеять Жизнь, что эта небесная
причуда, царственная прихоть,
наше волшебное Средиземье,

где Солнце, сверкая, медленно движется
по небосводу с востока к западу,
где свет – отеческая милость,
а не фотонная бомбардировка,

где зреть мы можем формы и линии
и отличать покой от движения
и узнавать по очертаньям
наших любимых милые лица,

где всем созданьям, кроме болтающих,
назначен удел и корм, подобающий
по роду их, – наш мир блаженный.
Что бы биологи ни твердили,

лишь он спасает нас от безумия;
мы знаем, как знаньем перенасыщенный
блуждает ум во тьме кромешной
и в одиночестве беспредельном,

как он без формы, ритма, метафоры
в бессвязном тонет унылом бормоте,
не понимая даже шуток,
не отличая пенис от пенса.

Марс и Венера слишком потворствуют
нелепой нашей блажи и жадности,
лишь Ты один, великий Термин,
можешь исправить нас, шалопаев.

О бог дверей, оград и смирения,
да будет проклят змей технократии;
но будь блажен тот град, что славит
игры твои, лады и размеры.
Чьей милостью в компании дружеской
вершится чудо Пятидесятницы,
когда нисходит Дух и каждый
вдруг понимает язык другого.

В мире, безмерною нашей наглостью
ограбленном и отравленном, может быть,
еще спасешь ты нас, понявших,
что все ученые эти шишки

должны скромней нам басни рассказывать,
что Небу мерзостны самозваные
поэты, ради пустозвонства
ложью нас пичкающие бесстыдно.

Я вышел в город погулять
Однажды вечерком,
Народ на улицах шумел,
Как рожь под ветерком.

Река катила волны вдаль,
Сиял закатный свет,
А за мостом влюбленный пел:
«Любви скончанья нет!

Я твой, я твой, любовь моя,
Не разлюблю, клянусь,
Пока не свистнет Рак с горы,
Не закудахчет Гусь,

Пока огромный Океан,
В рулончик не свернут,
Пока Лосось не запоет,
Луна не спрыгнет в пруд.

Что мне годов мышиный бег,
Когда передо мной –
Жемчужина Вселенной,
Венец любви земной?»

Но захрипели тут часы
И хором стали бить:
«Ты Времени не победишь,
Не стоит с ним шутить.

Прислушайся во тьме ночной:
Ты различишь, дружок,
В ответ на каждый поцелуй
Его сухой смешок.

Уходит жизнь, уходит жизнь,
Мелея день за днем,
И Время всё в конце концов
Поставит на своем.

Оно на яркий летний луг
Обрушит снег и лед,
Расцепит руки плясунов
И краску с губ сотрет.

О, погрузи свою ладонь
В холодный ток реки;
Смотри, смотри, как в нем дрожат
Лучи и пузырьки.

Тайфун гремит в твоем шкафу,
В постели спит война,
И в чашке треснувшей сквозит
Загробная страна;

Там нищий разодет как царь,
Там волк с овечкой мил,
Там дружно кувырком летят
Под горку Джек и Джил.

Вглядись, вглядись в ужасный мир,
Забудь несчастный бред;
Жизнь обольстительна, как встарь, –
Да верить мочи нет.

Пускай тоска тебя грызет
И слезы очи жгут –
Нелепым сердцем полюби
Нелепый этот люд».

Умолк тяжелый бой часов,
Был поздний, поздний час;
Река катила волны вдаль,
Закат над ней погас.

Мужайся, мудрый нос!
Служа, как старый пес,
Заботам современным,
Не сравнивай, дружок,
Их кислый запашок
С тем запахом блаженным
Священных древних рощ,
Где ты, являя мощь,
Стоял, оракул грозный,
Торжественно – серьезный!
Но это все в былом;
Теперь ты – мостик между
Устами и челом.
Внушай же нам надежду,
Врубаясь, как топор,
В космический простор
И прибавляя лоска
Всему, что слишком плоско;
Указывай нам путь
Сквозь тернии – к вершине,
Куда тебе отныне,
Увы, не досягнуть!

Остепенитесь, уши!
Оставьте кабаре,
Где выжатые души
И где мозги-пюре
Внимают мелодраме
С кривляньем и прыжками.
Воображеньем хил,
Наш век окно закрыл
Для вымыслов прекрасных,
Он требует от нас
Лишь сплетен ежечасных,
Скандалов напоказ.
Бегом – из мюзик-холла!
Вас ждет иная школа,
Где вы, трудясь за двух,
Так изощрите слух,
Что в шепотках астральных
Расслышите ответ:
На свете звуков нет
Ни странных, ни банальных.
Всему – свой день и час:
Танцуйте, страх отринув,
Изящней херувимов
Свой новый па-де-грас!

Остерегитесь, руки!
Учтите, что дела,
Свершенные от скуки,
Во гневе иль со зла,
И низкие интрижки –
Прочтутся, как по книжке,
По письменам руки.
Мы помним кулаки
Могучих предков наших,
Что превращали в кашу
Врагов – и на скале
Навечно вырезали
Глубокие скрижали;
Но кости их – в земле.
И стыдно, если чья-то,
Вся в жилах узловатых,
Отжившая клешня
Из нынешнего дня
Толкает нас к возврату
В ту варварскую дату
А я желаю вам
Жить, благо создавая
И в дар передавая
Неведомым рукам.

Глаза, учитесь прямо
Смотреть во все глаза, –
Не видя в этом срама,
Но узнавая за
Их наготой открытой
Зрачки с иной орбитой.
Сравните блеск пустой
Сквозь прорезь узких щелок
Размытых суетой
Безжизненных гляделок –
И дерзкий, добрый взор
Живого человека,
В котором отражен
Очей и сердца спор,
Конфликт ума и века.
Чем разрешится он –
Смутится ль разум жалкий?
Иль страсти, может быть,
Придется уступить
В их жаркой перепалке?
Кто зрит, как узок взор,
Лишь тот на свете зрячий;
Смотрите же без шор
На видящих иначе!

Воспой, язык, воспой
Земную Музу! – ибо
Мотив и лад любой
Ты можешь взять на выбор.
Ей лестно все. Восславь
Причуды и манеры
Той, что способна в явь
Преобразить химеры.
Пред старым Колесом
Алчбы и утоленья
Дрожа голодным псом
В минуты вожделенья,
Как твой невежда-брат,
Живущий ниже чресел,
Что вечно виноват
И вечно нос повесил, –
Воспой хвалу своей
Наставнице великой!
Не бойся, что заикой
Покажешься… Скорей,
О путаник матерый,
Праматери открой
Ту правду, до которой
Ей не дойти самой.