Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Здесь, в тишине, под бледною луной,
Сама – ее изменчивый двойник,
О дорогая, помолчи со мной…
Как быстро мчится миг!

Не надо слов! Лишь спрячь меня, укрой
В своих волос блистающую мглу!
Мне страшно; общей участи земной
Забыть я не могу.

О, если б этот миг продлился век!
Ужели мы с тобой обречены
На холод памяти, на мертвый снег
Проклятой седины?

И ты увянешь? И погаснет взор?
И станет плоть безжизненно суха,
Как обратившийся в золу костер
Безумья и греха?

О померанец чувственного рта!
В нем смерти горький аромат. Позволь
Вкусить его, чтоб жизни пустота
Впитала эту боль;

Позволь прильнуть к тебе в последний раз
И умереть, упав к тебе на грудь! –
Но прежде – в омут этих темных глаз
Вглядеться – и уснуть.

Но если так нельзя – молчи! Представь,
Что мы в твоем саду под шелест крон
Лежим, переплетясь: и это – явь,
И это – вечный сон.

Любимая! Ты слышишь, как шумит,
Прощаясь, бедный сад? Уйдем с тобой
От времени, его измен, обид –
И смерти роковой.

Любовь прошла. За ней на путь попятный
Вступить поодиночке нам пора.
О время самой грустной в мире жатвы!
Любовь прошла.
О милая моя, еще вчера…
Но стрелки злы, мгновенья невозвратны;
Как губы холодны твои с утра,
Как взгляд уклончив! Слезы, ласки, клятвы –
Все в прошлом. Славная была пора,
Но наступило время горькой правды:
Любовь прошла.

На рваном тюфяке, там, за решеткой ржавой,
Он в нервных пальцах мнет шуршащие пучки
Соломы высохшей – и вьет, и рвет венки –
И тешит зрителей невиданной забавой.

О жалкие глупцы! Как вашей мысли здравой
Понять то, что таят горящие зрачки,
И как вино ночей, затворам вопреки,
Их слезы и восторг венчает яркой славой?

Несчастный брат! И мне, коль можно, удели
Полцарства твоего безумного – вдали
От этих, сеющих и жнущих только ветер.
Дороже тленных роз, и здравья, и любви
Унылый твой венок, расцветший в звездном свете,
И одиночества высокие твои.

Зачем я печален, Хлоя? Затем, что луна высоко,
И не утоляет жажды разлитое молоко.

Затем ли, что ты прекрасна? Но повод чрезмерно мал,
Ведь кто залучил чечетку, тот журавля не поймал.

Быть может, затем я печален, что холоден этот свет
И мне не найти парома в тот город, где меня нет.

Затем ли, что ал твой ротик, а грудь, как айва в цвету?
(Но сумрачен и бесцветен тот край, куда я иду.)

Затем, что увянут, Хлоя, и губки твои, и грудь?
Иду, куда ветер дует, и не печалюсь ничуть.

Я знаю их – часы скорбей:
Мученья, упованья, страх,
Шипы обид, тиски страстей,
Цветы, рассыпанные в прах;

Бездонный ад над головой,
Пучины стон, недуг зари
И ветра одичалый вой –
Они со мной, они внутри.

Иной бы это разбренчал
На целый мир, как скоморох;
Но я о них всегда молчал:
Их знаешь ты, их знает Бог.

Кристоферу Уоллу

О сколько ярких глаз и благородных лиц –
Век, предстающий нам в виденьях и мечтах!
Лучи на кудрях дев, на латах и клинках –
Как свет, сияющий с Платоновых страниц.
Усердие святых, в мольбе простертых ниц,
Учтивость рыцарей, неистовых в боях.
Увы, наследье их мы расточили в прах
И тщетно жаждем тех, исчезнувших зарниц.
Разбит златой алтарь, сожжен резной амвон,
Не проплывет аккорд органа с высоты
По волнам ладана. Лишь похоронный звон
Звучит среди руин. О сердце! знаешь ты,
Чью горестную смерть оплакивает он?
Смерть прелести земной и гибель красоты.

Д-ру Бербеку Хиллу

Нет, сэр! Не верю я его слезам;
Пускай с утроенным вздыхает пылом,
Ища свое отрадное в унылом:
Он врет, собака! Врет и знает сам.
Хандра? Пусть пьет желудочный бальзам;
Прогулка, думаю, ему по силам.
А нет – пускай натрет веревку мылом
И отправляется ко всем чертям.
Довольно, сэр! Ваш друг – большой шутник,
Но мы умеем посмеяться сами;
Пусть он болтает, как завзятый виг –
Ему не обмануть людей с мозгами.
Довольно портить аппетит стихами:
Нас в «Митре» ждет обед. Фрэнк, мой парик!