Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

— Это могло быть, только если вы меня о чем-нибудь спрашивали. — Я подтвердил. — Потому что, как я сказал, мне ничего не снится.

— Я… я… странствую, — прибавил он спустя несколько секунд, понизив голос.

— Странствуете? Как это понять?

Он, по-видимому, не хотел говорить об этом, и я должен был объяснить ему причину, побуждающую меня настаивать, и рассказал ему в общих чертах о том, что произошло ночью.

— Вы можете быть совершенно уверены, — сказал он, когда я закончил, — что все, сказанное мной, соответствует действительности. Если я раньше сказал, что мне ничего не снится, что я странствую, то я подразумевал под этим, что мои сновидения иного рода, чем у нормальных людей. Назовите это, если хотите, выхождением из тела. Так, например, я сегодня ночью был в одной необычайно странной комнате, вход в которую вел через подъемную дверь .

— Какова она была? — быстро спросил я. — Она была заброшена? Пуста?

— Нет, там было немного мебели. И постель, где спала молодая девушка, будто в летаргическом сне, — возле нее сидел мужчина, положив ладонь ей на лоб.

Ляпондер описал мне обоих. Несомненно, это были Мириам и Гиллель.

Я едва дышал от напряжения.

— Ради Бога, рассказывайте дальше. Был еще кто-нибудь в комнате?

— Еще кто-нибудь? Подождите… нет, больше никого в комнате не было. На столе горел семисвечный канделябр. Потом я сошел по винтовой лестнице вниз.

— Она была разрушена? — перебил я.

— Разрушена? Нет, нет, она была в полной исправности. К ней со стороны примыкала комната, и там сидел мужчина в ботинках с серебряными пряжками. Людей такого типа я никогда не видал: желтый цвет лица, косые глаза. Он сидел нагнувшись вперед и, казалось, выжидал чего-то. Вероятно, поручения.

— Книги, старинной большой книги вы нигде не видели? — допытывался я.

Он потер себе лоб.

— Книги, говорите вы? Да. Правильно: на полу лежала книга. Она была раскрыта, вся из пергамента, и страница начиналась большим золотым А.

— I — хотите вы сказать?

— Нет. А. [30]

— Вы это твердо помните? Не было ли это I?

— Нет, определенно А.

Я покачал головой и впал в сомнение. Очевидно, Ляпондер в полусне читал в моем воображении и все перепутал: Гиллель, Мириам, Голем, книга «Ibbur», подземные ходы.

— Давно уже у вас эта способность «странствовать», как вы говорите? — спросил я.

— С двадцать первого года… — Он запнулся, казалось, не хотел говорить об этом. Вдруг на лице его появилось выражение безграничного изумления, он смотрел мне на грудь, как будто что-то видел на ней. Не замечая моего недоумения, он быстро схватил мою руку и стал просить, почти умолять:

— Ради Бога, расскажите мне все . Сегодня последний день, что я провожу с вами. Может быть, через час уже меня уведут, чтобы объявить смертный приговор…

В ужасе я перебил его:

— Вы должны выставить меня свидетелем! Я буду клясться, что вы больны… Вы лунатик. Не может быть, чтобы вас казнили, не освидетельствовав вашего психического состояния. Будьте благоразумны.

Он нервно отмахнулся:

— Это ведь так не важно… прошу вас, расскажите мне все.

— Но что вам рассказать? Лучше потолкуем о вас и…

— Вы переживаете, теперь я это знаю, некоторые странные вещи, которые очень близки мне — ближе, чем вы предполагаете… прошу вас, скажите мне все! — умолял он меня.

Я не смог постичь, как это моя жизнь интересует его больше, чем собственная, но, чтобы успокоить его, стал ему рассказывать обо всем необъяснимом, что случалось со мной.

Каждый раз он кивал головой с довольным видом, как человек, который все насквозь понимает.

Когда я дошел до рассказа о том, как мне явилось видение без головы и предложило темно-красные зерна, он едва мог дождаться окончания.

— Так что вы выбили их у него из рук, — задумчиво пробормотал он. — Я никогда не думал, что существует третий путь.

— Это не третий путь, — сказал я, — это все равно как если бы я отказался от зерен.

Он улыбнулся.

— А вы думаете иначе, господин Ляпондер?

— Если бы вы отказались от них, вы бы тоже пошли по «дороге жизни», но зерна, в которых заключена магическая сила, не остались бы позади. Но они рассыпались по полу, как вы говорите. Это значит: они остались здесь и будут оберегаться вашими предками, пока не наступит время прорастания. Тогда в вас оживут силы, которые теперь дремлют.

Я не понял:

— Мои предки будут оберегать их?

— Вы должны понимать до некоторой степени символически то, что вы пережили, — объяснил Ляпондер. — Круг светящихся голубым светом людей, который окружал вас, это цепь унаследованных «я», которую таскает за собой каждый рожденный матерью. Душа не есть нечто «отдельное», она этим только еще должна стать — и это тогда называется «бессмертным». Ваша душа еще составлена из многочисленных «я», как муравейник из многих муравьев; вы носите в себе психические остатки многих тысяч предков: глав вашего рода. То же происходит с каждым существом. Как мог бы иначе цыпленок, искусственно выведенный из яйца, искать свойственную ему пищу, как могло бы это случиться, если бы не дремал в нем опыт миллионов лет? Существование «инстинктов» обнаруживает присутствие предков в душе и в теле. Но, простите, я вовсе не хотел перебить вас.

Я досказал все до конца. Все. Даже то, что Мириам говорила о Гермафродите.

Когда я остановился и взглянул на Ляпондера, он был белее извести на стене, и по щекам его струились слезы.

Я быстро встал и, как будто не замечая этого, зашагал по камере в ожидании, что он успокоится.

Потом я сел против него и употребил все красноречие на то, чтоб его убедить в неотложной необходимости обратить внимание суда на его болезненное состояние духа.

— Если бы вы хоть не признались в убийстве, — закончил я.

— Но я должен был. Они обращались к моей совести, — наивно сказал он.

— Вы думаете, что ложь хуже, чем… чем убийство? — с удивлением спросил я его.

— Вообще, может быть, и нет, но в данном случае безусловно. Видите ли, когда следователь задал мне вопрос, сознаюсь я или нет, я смог сказать правду. Значит, у меня был выбор: лгать или не лгать. Когда я совершил убийство… увольте меня от подробностей: это было так ужасно, что я не хочу вспоминать… Когда я совершил убийство, у меня не было никакого выбора. Если бы я даже действовал при совершенно ясном сознании, то и тогда я не имел бы никакого выбора: что-то такое, присутствие чего я никогда не подозревал в себе, пробудилось и было сильнее, чем я. Вы думаете, что если бы у меня был выбор, я совершил бы убийство? Я никогда в жизни не убивал ни малейшей твари, а теперь я уже и совсем был бы не в состоянии. Допустите, что существовал бы закон убивать и за неисполнение его карали бы смертью — как на войне, к при-меру, — я бы немедленно был приговорен к смертной казни. У меня не было бы выбора. А тогда, когда я совершал убийство, все вывернулось наизнанку.