Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

— Франц! Получай! — кричит кто-то с эстрады.

Я оглядываю залу и слышу вдруг тихое металлическое жужжание — точно жужжание сверчка — позади себя.

Я с любопытством оборачиваюсь. Не верю своим глазам.

Обернувшись лицом к стене, с маленьким, как папиросная коробочка, музыкальным ящиком в дрожащих пальцах скелета, дряхлый, как Мафусаил, сидит слепой старик Нафталий Шафранек в углу и вертит маленькую ручку.

Я подхожу к нему.

Шепотом, неуверенно поет он про себя:

………………………….

— Вы не знаете, как зовут этого старика? — спросил я проходившего мимо кельнера.

— Нет, господин, никто не знает ни его, ни его имени. Он сам забыл его. Он совершенно одинокий. Ему, извольте знать, сто десять лет. Он каждый вечер получает у нас бесплатный кофе.

Я наклоняюсь над стариком, шепчу ему на ухо: «Шафранек!»

Как молния его пронизывает это слово. Он бормочет что-то, проводя рукой по лбу.

— Вы понимаете меня, господин Шафранек?

Он кивает головой.

— Так слушайте же хорошенько! Я у вас спрошу кое-что о прошлом. Если вы мне на все как следует ответите, вы получите гульден: вот, я кладу его на стол.

— Гульден, — повторяет старик и немедленно начинает неистово вертеть ручку своего гудящего музыкального ящика.

Я крепко сжимаю руку.

— Подумайте как следует! Не знали ли вы тридцать три года тому назад одного резчика камей по фамилии Пернат?

— Гадрболец! Портной! — задыхаясь, лепечет он, и по всему лицу его расплывается улыбка; он думает, что я рассказал ему замечательный анекдот.

[441]

— Нет, не Гадрболец… Пернат!

— Перелес?! — Он в полном восторге.

— Нет, не Перелес… Пер-нат.

— Пашелес?! — Он стонет от радости.

В отчаянии отказываюсь от дальнейших попыток.

………………………….

— Вы просили меня, милостивый государь? — Передо мной стоит маркер Ферри Атенштадт и холодно кланяется.

— Да. Совершенно верно. Мы сыграем тем временем партию на биллиарде.

— На деньги? Я даю вам девяносто на сто вперед.

— Отлично: на гульден. Начните вы, маркер.

Его светлость берет кий, нацеливается, ударяет, на лице его появляется выражение досады. Я знаю эти штуки: он дает мне вперед 99 очков, а затем кончает партию одним ходом.

Мне все становится интереснее и интереснее. Я иду прямо к цели:

— Припомните, господин маркер: не знали ли вы много лет тому назад, примерно в те годы, когда обвалился каменный мост, в еврейском городе некоего Атанасиуса Перната?

Человек в белой с розовыми полосками полотняной тужурке, с косыми глазами и маленькими золотыми серьгами, сидящий на скамье у стены и читающий газету, вздрагивает, пристально смотрит на меня и крестится.

— Пернат? Пернат? — повторяет маркер и напряженно думает. — Пернат? Он был высокий, худой? Русые волосы, коротко остриженная острая бородка?

— Да, совершенно верно.

— Лет сорок ему было тогда. Он был похож на… — Его светлость вдруг взглядывает на меня удивленно. — Вы не его родственник?

Косоглазый крестится.

— Я? Родственник! Даже смешно. Нет. Я только интересуюсь им. Знаете вы еще что-нибудь о нем? — спокойно говорю я, но чувствую, что сердце мне сжимает ледяной холод.

Ферри Атенштадт снова задумался.

— Если не ошибаюсь, его тогда считали помешанным. Однажды он заявил, что его зовут… подождите, подождите — да, Ляпондер! А затем как-то он стал выдавать себя за некоего… Харусека.

— Ничего подобного! — вмешивается косоглазый. — Харусек действительно существовал. Мой отец получил от него в наследство не одну тысячу флоринов.

— Кто это? — спросил я вполголоса у маркера.

— Это перевозчик, а зовут его Чамрда… А что касается Перната, то мне помнится, что он впоследствии женился на очень красивой смуглой еврейке .

«Мириам!» — говорю я про себя и так волнуюсь, что руки у меня дрожат и я не могу больше играть.

Перевозчик крестится.

— Да что это с вами сегодня такое, господин Чамрда? — с удивлением спрашивает маркер.

— Этого Перната никогда не было! — вскрикивает косоглазый. — Я не верю.

Я немедленно потчую его коньяком, чтобы развязать ему язык.

— Некоторые говорят, что Пернат и теперь еще жив, — наконец выжимает из себя перевозчик, — он, говорят, гребенщик и живет на Градчине.

— Где на Градчине? — спрашиваю я затаив дыхание. Перевозчик крестится.

— Вот в этом-то и дело! Он живет там, где ни один человек не может жить: в доме у последнего фонаря .

— Вы знаете его дом, господин… господин… Чамрда?

— Ни за что на свете я не пошел бы туда! — отмахивается косоглазый. — За кого вы меня принимаете? Святые угодники!

— Но показать мне издали дорогу туда вы могли бы, господин Чамрда?

— Это можно, — бурчит перевозчик. — Если вы подождете до шести часов утра, я спущусь к Молдаве. Но вам не советую. Вы попадете в Олений ров и переломаете себе кости! Святая Заступница!

………………………….

Утром мы идем вместе, от реки дует свежий ветер. От нетерпения я едва чувствую землю под ногами.

Вдруг передо мной вырастает знакомый дом на Старосинагогальной улице. Я узнаю в нем каждое окно, закругленные водостоки, решетки, блестящие, точно от жира, каменные карнизы — все, все!

— Когда в этом доме был пожар? — спрашиваю я косоглазого.

От напряжения у меня стоит шум в ушах.

— Пожар? Никогда не было!

— Да нет! Я знаю наверное.

— Не было.

— Но ведь я знаю. Хотите пари?

— На сколько?

— На гульден.

— Идет! — Чамрда приводит дворника. — Был когда-нибудь пожар в этом доме?

— Никак нет. — Тот смеется.

Все-таки я не могу поверить.

— Я уже семьдесят лет живу здесь, — доказывает дворник, — я-то уже, во всяком случае, знал бы.

………………………….

………………………….

Перевозчик, комично и странно потряхивая веслами, переправляет меня через Молдаву в своей лодке из восьми неструганых досок. Желтая вода пенится у бортов шлюпки. Под утренним солнцем крыши Градчины отливают красным цветом. Меня охватывает чувство неописуемой торжественности. Смутно-трепетное чувство, точно из далей прошлых существований, точно весь мир предо мною заколдован… Мечтательное постижение: точно я жил одновременно в разных местах.

Я вылезаю.

— Сколько я вам должен, господин Чамрда?

— Один крейцер. Если бы вы помогали грести, стоило бы два крейцера.

………………………….

Я иду той же дорогой, по которой шел сегодня ночью во сне: узкая, заброшенная тропинка в парке. У меня бьется сердце, и я знаю заранее:

вот, будет голое дерево, ветви которого свисают через стену.

Нет, оно все в белых цветах.

Воздух напоен сладостным ароматом сирени.

У моих ног город лежит в утреннем свете, как блаженное видение.