Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Ни звука. Только аромат и сверкание.

С закрытыми глазами мог бы я ходить по маленькой, забавной улице Алхимиков, до такой степени знакомым становится мне здесь каждый шаг.

Но только там, где ночью я видел деревянную решетку перед беловатым домом, сейчас роскошная выпуклая позолоченная ограда замыкает улицу.

Два фруктовых дерева, возвышаясь среди цветущего низкого кустарника, стоят по сторонам входных ворот стены, простирающейся за оградой.

Я вытягиваюсь, чтобы заглянуть поверх кустов, и меня ослепляет новое великолепие.

Садовая стена вся покрыта мозаикой. Странно переплетенные фрески, бирюзового цвета с золотом, изображают культ египетского бога Осириса {158} .

Ворота представляют самого бога: Гермафродит из двух половин, образуемых створками дверей, правая — женская, левая — мужская. Он сидит на драгоценном плоском троне из перламутра… в полурельефе… его золотая голова имеет форму зайца… Уши его подняты кверху и тесно прижаты друг к другу, так что напоминают страницы раскрытой книги.

Пахнет росой, из-за стены веет ароматом гиацинтов.

Долго стою я здесь, точно окаменев, и созерцаю. Мне кажется, будто предо мною какой-то чужой мир. Старый садовник или слуга с серебряными пряжками на ботинках и жабо, в странного покроя сюртуке выходит слева из-за ограды, приближается ко мне и через решетку спрашивает, что мне угодно.

Я без слов подаю ему сверток со шляпой Атанасиуса Перната.

Он берет его и идет через ворота.

Когда ворота раскрываются, я вижу за ними мраморный дом, похожий на храм, и на его ступенях —

АТАНАСИУС ПЕРНАТ,

а к нему прислоненная —

МИРИАМ,

оба смотрят вниз на город.

На одно мгновение Мириам поворачивает голову, замечает меня, улыбается и говорит что-то шепотом Атанасиусу Пернату.

Я зачарован ее красотой.

Она кажется такой же молодой, какой я видел ее сегодня ночью во сне .

Атанасиус Пернат медленно поворачивается ко мне, и у меня замирает сердце.

Мне чудится, будто я стою перед зеркалом, так похоже его лицо на мое собственное .

………………………….

Ворота закрываются, и я вижу снова только сияющего Гермафродита.

И старый слуга возвращает мне шляпу и говорит — голос его звучит точно из глубины земли:

— Господин Атанасиус Пернат почтительнейше благодарит и просит не считать его негостеприимным, что не приглашает вас в сад. Но таков здешний строгий и давний закон. Мне поручено вам доложить, что он не надел вашей шляпы, так как сразу заметил, что она обменена. Он выражает надежду, что его шляпа не причинила вам головной боли сегодня ночью .

{159}

Салон-иллюзион

ХАДИРА ГРЮНА

— прочел изящно одетый иностранец, топтавшийся на тротуаре Йоденбреестраат, когда на стене дома напротив заприметил черную вывеску с презанятной надписью, выведенной белыми, с кудрявой вычурой буквами.

Из любопытства, а может быть, потому что ему самому надоело тешить любопытство толпы, которая с голландской медвежеватостью надвигалась на него, сужая кольцо и отпуская замечания по поводу его сюртука, сверкающего цилиндра и перчаток — диковинных в этом квартале Амстердама вещей, — он пересек мостовую, лавируя между собачьими упряжками, которые везли тележки с овощами. За ним увязались двое уличных мальчишек. Утопив руки в глубинах синих холщовых порток — кривые спины, впалые животы, мотни на тощих задах, шеи, как гипсовые пальцы, обмотанные красными платками, — они молча тащились за ним, шаркая деревянными башмаками.

Дом, где находилась лавка Хадира Грюна, занимавшая часть узкой стеклянной галереи, которая опоясывала все здание, а справа и слева тянулась по двум параллельным переулкам, — этот дом, судя по мутным безжизненным окнам, служил каким-то складом. Его тыльная сторона выходила на так называемый храхт — судоходный канал, один из многочисленных здесь водных торговых путей.

Построенное в виде приплюснутого куба здание напоминало верхний ярус мрачной четырехугольной башни, с годами провалившейся в мягкую торфяную почву по самую шею, то бишь каменное жабо, заменяемое здесь стеклянной галереей.

К большим латунным кольцам, цепью свисавшим с потолка, крепились гирлянды аляповатых картинок. На них были изображены усеянные бородавками физиономии тещ с висячими замками на губах или страховидные супружницы, грозно воздевшие метлы; другие портреты отличались деликатной мягкостью красок, коими были выписаны пышнотелые молодки в неглиже, стыдливо прикрывающие вырез на груди; пояснительная надпись рекомендовала: «Смотреть на свет. Для гурманов».

По соседству с тюремными кандалами, означенными как «Знаменитая гамбургская восьмерка», рядком лежали египетские сонники, рукотворные козявочки и тараканы (для подбрасывания в пивную кружку), самораздуваемые каучуковые ноздри, реторты с красноватой жидкостью (превосходный любовный градусник, или неотразимый прелестник в обществе дам), стаканы для игральных костей, блюда с монетами, «купейный жупел» (верное средство для господ коммивояжеров, желающих завязать приятное знакомство во время длительной поездки) в виде волчьей челюсти как пикантного приложения к усам; и над всем Этим великолепием — благословляющий жест восковой женской ручки с бумажным кружевом на запястье, простертый из линялой черноты витринного задника.

Движимый не столько покупательским интересом, сколько желанием выбраться из облака рыбного запаха, распространяемого обоими самозваными «пажами», иностранец вошел в лавку.

В углу помещения, положив ногу на ногу, в лаковых туфлях с арабесковым узором, сидел смуглолицый щеголь. Сверкая фиолетовым глянцем выбритых щек и пробором жирно напомаженной шевелюры (типично балканская физиономия), он углубился в чтение, что не помешало ему пронзить посетителя своим острым взглядом. И как раз в этот момент на перегородке в рост человека, отделявшей зальчик для клиентов от внутреннего помещения лавки, с грохотом опустился ставень оконца, и в проеме показался декольтированный бюст, принадлежавший барышне с обольстительными голубыми глазами и белокурой челкой на лбу.

По акценту посетителя и его неловкой голландской фразе: «Покупать… что-либо любое!» она мгновенно сообразила, что перед ней — соотечественник, австриец, и тут же принялась по-немецки толковать ему про фокус с тремя оказавшимися у нее в руке пробками. При этом она пустила в ход свои испытанные женские чары со всем богатством оттенков — от точного наведения грудей на живую цель до почти телепатически тонких флюидов, излучаемых ароматом кожи, который она умела сделать еще более обворожительным, как бы невзначай взмахнув рукой и обдав визави дыханием подмышек.