Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Полная луна стояла, по всей видимости, прямо над отверстием в потолке, ибо в ямке с водой посреди каменного стола плавало ее отражение, похожее на недвижный диск из отсвечивающего тусклой зеленью серебра.

Долгое время мне казалось, что золотые стулья пусты, но постепенно я стал различать на трех из них фигуры мужчин и, когда их лица, колеблясь, пошевелились, узнал: на севере — господина магистра Виртцига, на востоке — некоего незнакомца (его звали доктор Хризофрон Загрей, как я понял позже из их разговора), а на юге, в венке из маков на лысой голове, — доктора Сакробоско Хазельмайера.

Только стул на западе был пуст.

Мало-помалу проснулся наконец и мой слух, ибо до меня стали долетать слова, латинские, коих я не понимал, а иногда и немецкие. Я увидел, как незнакомец поклонился, поцеловал господина доктора Хазельмайера в лоб и произнес «возлюбленная невеста». Далее последовала фраза, но она прозвучала слишком тихо, чтобы я мог разобрать слова.

Затем внезапно я обнаружил, что господин магистр Виртциг произносит апокалипсическую речь:

— И пред престолом море {18} стеклянное, подобное кристаллу, и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади… И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним. И дана ему была власть над миром на земле, и чтобы умертвили они друг друга; и был дан ему меч великий.

— «Меч великий», — эхом откликнулся господин доктор Загрей, и тут взгляд его упал на меня, он запнулся и шепотом спросил остальных, можно ли мне доверять.

— В моих руках он давно уже превратился в безжизненный часовой механизм, — успокоил его господин магистр. — Наш ритуал требует того, чтобы некто, кто для земли уже умер, держал факел, когда мы собираемся вместе. Он подобен трупу, ведь он держит в руках собственную душу и считает, что это чадящая лампа.

Дикая издевка звучала в этих словах, и от внезапного страха кровь моя застыла, я почувствовал, что и вправду не могу пошевельнуться и окоченел, точно мертвый.

И вновь господин доктор Загрей взял слово и продолжил:

— Да-да, Песнь Песней ненависти заклокотала по всему свету. Я видел его собственными глазами, этого всадника, что сидит на бледном коне, а за ним тысячеликое войско машин — наших друзей и союзников. Они давно уже взяли власть в свои руки, но люди по-прежнему остаются слепы и воображают, что они властвуют над ними.

Тяжелые локомотивы без машинистов, груженные гигантскими глыбами камня, мчатся в безумной ярости, врезаются в толпы и погребают сотни и сотни людей под тяжестью своих железных тел.

Азот воздуха сжимается, образуя новые, ужасающие взрывчатые вещества: сама природа торопится, в спешке не успевая перевести дыхание, добровольно отдать свои самые заветные богатства, чтобы с корнем вырвать и уничтожить эту белую нечисть, которая на протяжении миллиардов лет наносила рубцы на ее лик.

Металлические усы проволочных вьюнков с острыми, отвратительными колючками вырастают из земли, цепляются за ноги и в клочья раздирают тело, и телеграфные аппараты с немым ликованием подмигивают друг другу: «Еще сотня тысяч этих ненавистных выродков уничтожена!»

Укрывшись за деревьями и холмами, караулят минометы-гиганты, разинув пасти, глядят в небо, зажав между зубами куски железа, дожидаясь, пока ветряки-предатели не подадут им своими деревянными руками коварный знак, чтобы начать изрыгать смерть и гибель.

Подрагивают под землей электрические гадюки: крохотная зеленоватая искорка — и взревет землетрясение, превращая местность в общую могилу!

Горящими хищными глазами уставились во мрак прожекторы! Еще! Еще! Еще! Где же люди, нам надо еще! Да вот они, шатаясь, бредут в серых балахонах смертников — эти необозримые толпы — с окровавленными ногами, с потухшим взором, качаясь от усталости, словно в полусне, с хрипящими легкими и подгибающимися коленями, — но тут быстро затявкают барабаны в фанатично-отрывистом лающем ритме факиров, вколачивая в мозги этих одурманенных фурий ярость берсерков {19} , и тогда с воем прорвется безумная жажда смертоубийства, и неудержимо будет косить их до тех пор, пока пелена свинцового дождя не будет натыкаться на одни лишь трупы.

С запада и востока, из Америки и Азии стекаются они на этот танец войны, железные страшилища, и круглые морды их исполнены жажды убийства.

Стальные акулы крадутся вдоль побережий, удушая в своем чреве тех, кто когда-то дал им жизнь.

Но даже те из них, кто остался дома, те, что кажутся тепленькими и мирными, что до сих пор не было ни холодно ни жарко, те, у которых прежде рождались лишь мирные творения, — даже они воспряли и вносят теперь свой посильный вклад в великое умерщвление: без устали, день и ночь изрыгают они в небо свое огненное дыхание и из их тел безостановочно извергаются клинки для мечей, гильзы, копья, орудия. Никто теперь не может сидеть в сторонке, всем не до сна.

Все новые и новые гигантские стервятники стремятся встать на крыло, чтобы сомкнуть круги над последними убежищами людей, и уже снуют вокруг тысячи неутомимых железных пауков, чтобы сплести серебристые петли.

Речь его на мгновение прервалась, и я увидел, что напротив меня внезапно оказался господин граф дю Шазаль; он стоял позади того стула, что на западе, опираясь скрещенными руками на спинку, и лицо его было бледным и осунувшимся.

Затем доктор Загрей продолжил свою речь, придав своему лицу подчеркнуто проникновенное выражение:

— Разве это не воскресение призраков? Все то, что, истлев и превратившись в нефть, таилось в глубинах земли — кровь и жир доисторических драконов, — все это зашевелилось и хочет ожить вновь. Перебродив и отстоявшись в пузатых котлах, эта кровь в виде бензина течет теперь через желудочки сердец новых фантастических воздухоплавающих чудищ и позволяет им уверенно стоять на земле. Бензин и драконья кровь! Кто теперь видит разницу между ними? Это что-то вроде демонической прелюдии к Дню Страшного суда.

— Не говорите о Дне Страшного суда, доктор, — торопливо перебил его господин граф; я почувствовал, что в его голосе звучит неясная тревога, — это выглядит как предзнаменование.

Все господа удивленно вскочили:

— Предзнаменование?

— Мы хотели собраться сегодня на своего рода праздник, — начал господин граф, с трудом подыскивая нужные слова, — но до последнего часа я никак не мог выбраться с этого Маврикия. — Я смутно почувствовал, что за этим словом таится какой-то скрытый смысл и что господин граф подразумевает под ним отнюдь не остров. — И я долго терзался сомнениями, верно ли то, что я увидел в том отражении, которое восходит от земли к луне. Я опасаюсь, очень опасаюсь — и холодею от ужаса, думая об этом, — что очень скоро может случиться нечто непредвиденное и отобрать у нас победу. Вот что означает мое предчувствие — в нынешней войне может заключаться еще один тайный смысл: всемирный дух хочет отделить народы друг от друга, чтобы каждый из них существовал по отдельности, как орган будущего единого тела. Но что мне в этом пользы, если я не знаю окончательного замысла? Процессы, которые прозреть невозможно, и есть самые могущественные… Вот что я хочу сказать вам: Нечто Невидимое все растет и растет; и корней его я найти не могу.