Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Я толковал знамения небесные, они не дадут обмануться: да, даже сами демоны глубин готовятся к битве, и скоро по коже земли пробежит дрожь, как по шкуре коня, которого осадили поводьями. Великие властители мрака, чьи имена вписаны в книгу ненависти, уже вновь запустили комету из бездны Вселенной {20} и направили ее на этот раз прямо в сторону Земли, точно так же, как они не раз уже запускали камни небесные в сторону Солнца, но комета прошла мимо цели и полетела назад, как возвращается бумеранг, запущенный австралийским негром, обратно в руки к охотнику, если он не поразил жертву. Но с какой целью, спрашиваю я сам себя, был сделан этот вызов, если гибель человеческого рода — дело уже решенное и войско машин подписало ему смертный приговор?

И тут наконец пелена упала у меня с глаз; но я пока еще не прозрел и могу продвигаться лишь ощупью.

Неужели вы не чувствуете, подобно мне, как нечто неизмеримое, что неподвластно смерти, разбухает, превращаясь в поток, в сравнении с которым моря — это всего лишь ведро помоев?

Что же это за таинственная сила, которая за одну ночь смывает прочь все, что мелко, и делает сердце нищего столь же безграничным, как сердце апостола! Я узнал, что одна бедная учительница усыновила сироту и не стала слишком распространяться об этом — и вот тут меня обуял страх.

Куда же подевалась власть машин на этом свете, если матери ликуют, узнав о том, что сыновья их пали в бою, вместо того чтобы рвать на себе волосы? И может быть, это пророческая руна, которую до сих пор еще никто не сумел разгадать: в витринах магазинов в городах висит одна картинка, придорожное распятие где-то в Вогезах, на нем выстрелами отбита вся древесина, и только Сын Человеческий остался невредим :?

Мы слышим, как свистят над разными странами крылья ангела смерти, но уверены ли вы, что это не крылья кого-то… Другого, а вовсе не крылья смерти? Кого-то из тех, чье «я» звучит в каждом камне, в каждом цветке и каждом звере, и внутри, и вне пространства и времени?

Говорят, ничто не пропадает напрасно. Если так, то чья рука соберет весь тот восторг, который подобно новой силе природы освободится повсюду, и что за новое рождение возникнет из всего этого и кто станет преемником!

Неужто вновь грядет некто, чьим шагам преград нет — как это все вновь и вновь происходит время от времени в течение тысячелетий? Эта мысль не дает мне покоя.

— Пусть только придет! Если он и на этот раз вернется в обличии из плоти и крови, — с издевкой воскликнул господин магистр Виртциг. — Уж вы сумеете его пригвоздить — своими насмешками; ухмылки и хохот еще никому не удавалось победить.

— Но ведь он может явиться и без обличил , — пробормотал доктор Хризофрон Загрей себе под нос, — так, как недавно некий призрак за одну ночь так заговорил всех зверей, что лошади внезапно научились считать, а собаки — читать и писать. А что если он будет прорываться прямо из людей в виде некоего огня?

— Тогда нам придется побороть свет, живущий в людях, другим светом, — желчно прокаркал господин граф дю Шазаль, — мы вселимся к ним в мозг и будем жить там, изображая новый ложный блеск обманчивого, трезвого рассудка, пока они не начнут путать солнце с луной, и тогда они научатся не доверять всему, что есть свет.

Что дальше говорил господин граф, я не помню. Внезапно ко мне снова вернулась способность двигаться, и то состояние остекленения и окоченения вмиг исчезло. Какой-то голос внутри меня нашептывал, что мне следует испытывать страх, но я не прислушался к нему.

Однако я все же вытянул вперед руку с лампой, словно для защиты.

Попал ли из-за этого в лампу дополнительный воздух, или же змея в этот момент достигла-таки более широкого пространства в голове божка, так что тлеющий фитиль вспыхнул пламенем, — я не знаю. Знаю только, что ослепительный свет пронзил меня оглушающим взрывом, я вновь услышал свое имя, и затем глухо обрушился какой-то тяжелый предмет.

По-видимому, это было мое собственное тело, ибо, когда я на мгновение открыл глаза перед тем, как окончательно потерял сознание, я увидел: я лежал на полу, и прямо надо мною сияла полная луна; но комната казалась пуста, а стол и все господа исчезли.

Много недель пролежал я в тяжелом бреду, а когда постепенно начал выздоравливать, то узнал — не помню от кого, — что господин магистр Виртциг тем временем умер и сделал меня единственным наследником всего своего состояния.

Но мне пришлось долго еще пролежать в постели, и поэтому у меня было время поразмыслить над случившимся и все записать.

Лишь иногда ночью со мною происходит что-то странное и у меня появляется такое чувство, будто в груди моей разверзлось пустое пространство, которое бесконечно далеко простирается на восток, на юг, на запад и на север, а посреди него парит луна, вырастает до сияющего диска, убывает, полностью чернеет, вновь возникает узким серпом, и всякий раз фазы ее — это лица тех четверых господ, когда они в последний раз сидели вокруг круглого каменного стола. Затем, чтобы развеяться, я с интересом прислушиваюсь к звукам неистового разгула, который доносится до меня в тишине из расположенного поблизости разбойничьего замка, принадлежащего художнику — дикарю Кубинцу {21} который вместе со своими семерыми сыновьями устраивает там буйные оргии, длящиеся до утренней зари. Когда настает день, к моей постели иногда подходит старая экономка Петронелла и говорит: «Ну, как вы себя чувствуете, господин магистр Виртциг ?» Она просто хочет убедить меня в том, что никакого графа дю Шазаль не существовало, начиная с 1430 года, когда прекратился его род, господин священник точно это знает, что я — лунатик, который в припадке лунатизма упал с крыши и будто бы много лет воображал себя собственным камердинером. Разумеется, никакого доктора Загрея и никакого Сакробоско Хазельмайера также не существовало.

— А вот Красный Данджур — да, он у нас есть, — всякий раз говорит она под конец угрожающим тоном. — Он вон там лежит, на печке, это книга такая китайская, с заклинаниями, так мне сказывали. Но кто его знает, что из того выйдет, ежели добрый христианин да такую книгу почитает.

В ответ я молчу, ибо если я что и знаю, то знаю твердо, но, когда старуха уйдет, я все же всегда на всякий случай тихонько встаю, и, чтобы укрепить свою уверенность, открываю готический шкаф, и убеждаюсь: ну конечно, вот же она стоит, лампа со змеей, а под нею висит зеленый цилиндр, камзол и шелковые панталоны господина доктора Хазельмайера.

Большой опал, которым был украшен перстень мисс Хант, вызвал всеобщее восхищение.

— Я получила его в наследство от отца. Мой отец долгое время служил в Бенгалии, когда-то этот камень принадлежал индийскому брахману, — сказала она, поглаживая пальчиком мерцающую поверхность. — Так играют только индийские самоцветы. Уж не знаю, в чем тут причина — в его огранке или в освещении, но иногда мне чудится в его блеске что-то подвижное и беспокойное, словно это живой глаз.