Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Попав под столь сильное влияние этих двоих, Дона окончательно лишился покоя.

Жизнь его с тех пор продолжалась как в угаре, вместе с остальными членами их небольшой общины он выстаивал обязательные многочасовые молитвы. Словно издалека долетали до его сознания загадочные, страстные речи пророка, он их даже не понимал, но они молотками колотили по сердцу, вызывая во всем теле мучительную дрожь, не прекращавшуюся даже в глубоком сне.

Каждое утро он вместе со всеми взбирался на холм в центре парка, где рабочие под руководством индуса завершали строительство похожего на храм восьмиугольного здания, стены которого были целиком из толстого стекла.

В пол храма были вмонтированы огромные металлические трубы, ведущие к расположенному неподалеку машинному отделению.

Спустя несколько месяцев Дона в сопровождении знакомого врача появился в одной из рыбацких деревень Нормандии, нервы его были расстроены, он превратился в того странного, не в меру впечатлительного человека, с которым природа беспрерывно разговаривает на своем таинственном языке.

Его последняя встреча с пророком чуть было не стоила ему жизни, воспоминания о ней мучили его до самой смерти.

Его вместе с другими членами секты, мужчинами и женщинами, заперли в стеклянном храме.

Посередине на красном постаменте, скрестив ноги, восседает пророк. Его фигура отражается в восьмиугольных стеклах, храм словно наполнен сотнями его воплощений.

Отвратительный, едкий дым тлеющей белены поднимается над жаровней и одурманивает сознание тяжелым, как руки палача, туманом.

В полу слышится какой-то мерный, чавкающий звук: они выкачивают воздух из храма .

По толстым шлангам на потолке в храм поступает удушающий газ азот.

Удавами смерти страх сжимает горло и голову.

Дыхание превращается в хрип, сердце колотится, едва не разрываясь.

Люди хватаются за грудь.

Пророк сидит неподвижный, как изваяние, и каждый чувствует на себе грозный пристальный взгляд его черных глаз, которыми со всех сторон смотрят его отражения.

— Прекратите! Ради Бога, воздуха… воздуха! Я задыхаюсь…

Все слилось в единый клубок — извивающиеся тела, пальцы, вцепившиеся в горло.

Ноющей болью смерть отдирает плоть от скелета.

Женщины падают на пол и бьются в агонии.

Одна окровавленными ногтями разрывает себе грудь.

Отражений черных глаз все больше, они заполняют все стены.

Душе открываются сцены давно забытой жизни, сменяют друг друга отрывочные воспоминания: озеро Кальдонаццо бушует, как пожар, земля испаряется, вместо озера — море расплавленной меди, над кратером пляшут зеленые языки пламени.

В сдавленной груди грохочут удары сердца, Лала Бульбир Сингх коршуном парит над огненной лавой…

Все кончено, разрушено, убито, изуродовано.

Последняя вспышка сознания: стеклянные грани отражают окаменевшую фигуру Долешаля, его глаза мертвы, зловещая улыбка маской застыла на лице.

Risus sardonius — ухмылка мертвеца — так называли ее древние.

Темная ночь, холодный ветер обжигает тело. Его ледяные волны наполняют легкие, гул мотора стихает.

Издалека доносится мелодичный голос Лала Бульбира Сингха:

— Долешаль не умер, он впал в самадхи {78} — особое состояние пророков!

Это неизгладимое впечатление потрясло Дону, взломав ворота его души.

Да, это не для слабых…

Его раненая душа так и не излечилась.

Да будет земля ему пухом!

Священник так искренне радовался предстоящему возвращению Мартина, своего брата, из южных стран, но когда тот приехал и на час раньше, чем ожидалось, вошел в его старомодную комнату — вся радость вмиг пропала.

В чем тут было дело, священник понять не мог, он только удивлялся про себя, как если бы поздней осенью, в ноябре, настал испепеляющий зной.

И старая Урсула поначалу утратила дар речи.

Мартин, загорелый как египтянин, радостно улыбнулся, пожимая руку брату. Конечно же, он будет ужинать дома, и ничуть он не устал, — таковы были его первые слова. В ближайшие дни ему нужно будет побывать в столице, но уж потом он все лето проведет дома. Они заговорили о своей юности, о временах, когда был жив отец, и тут священник заметил, что странная меланхолия, и всегда-то свойственная Мартину, пожалуй, еще усилилась.

— А ты не веришь, как я, что некоторые удивительные, ошеломляющие события неизбежно случаются только потому, что мы не в силах подавить свой внутренний страх перед ними? — спросил Мартин напоследок, перед тем как уйти и лечь спать. — Помнишь ли, какой чудовищный ужас однажды напал на меня, ребенка, когда я увидел на кухне окровавленный телячий мозг?

Священнику не спалось — в комнате, прежде такой уютной, словно повисла гнетущая призрачная пелена.

«Новое в нем, непривычное», — подумал священник. Но не в новизне было дело, не в непривычности — брат принес в дом что-то иное.

Мебель, казалось, была теперь не такой, как раньше, старые картины висели так, будто незримая сила придавила их к стенам. Священник со страхом чувствовал: стоит лишь довести до конца некую странную неясную мысль, и в то же мгновение произойдут неслыханные перемены. «Не думать, только не думать о новом! Думай о прежнем или о повседневном», — предостерегал внутренний голос. Мысли опасны, как молнии!

Из головы у него не шло происшествие, пережитое Мартином после битвы при Омдурмане {79} . Он попал тогда в плен к неграм, те привязали его к стволу дерева… Колдун племени выходит из своей хижины, опускается перед пленником на колени и кладет на барабан, который держит одна из рабынь, окровавленный человеческий мозг.

Колдун вонзает в этот мозг длинную иглу, снова и снова, и всякий раз Мартин дико вскрикивает, потому что каждый укол пронзает его голову.

Да что же все это значит?!

Господи, смилуйся над ним…

Английские солдаты нашли Мартина и доставили его, полностью парализованного, в полевой лазарет.

Однажды священник, придя домой, увидел, что брат его лежит без сознания.

Старая Урсула рассказала, что приходил мясник, и едва он переступил порог со своей лоханью, полной мяса, как господин Мартин вдруг неожиданно упал в обморок.

— Дальше так нельзя, ты должен пойти в нервную клинику, показаться профессору Диоклетиану Бюффелькляйну. Этот врач славится как мировое светило, — сказал священник брату, когда тот пришел в чувство. Мартин согласился.

— Господин Шлейден? Ваш брат, священник, говорил мне о вашей болезни. Садитесь и рассказывайте, но попрошу покороче, — так встретил профессор Бюффелькляйн Мартина, когда тот вошел в его приемную.

Мартин сел и начал рассказывать:

— Через три месяца после того случая близ Омдурма-на — ну да вы ведь в курсе — последние признаки паралича…