Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Он запустил вращающийся стеклянный диск и уже собрался снова приняться за работу, как вдруг в дверь энергично постучали и одновременно весь дом потрясло глухое, мощное рокотание.

Хирам Витт сердито отодвинул стул:

— Что же это сегодня делается! Никакого покоя!

Тут дверь распахнулась, и в комнату, чеканя шаг, вошел бравый офицер от артиллерии, а за ним следом несколько рядовых.

— Ну-с, штафирка! Это вы тут мозгушник? Молчать, скотина! Смирр-на! Ррруки по швам!

Хирам Витт покорно встал и, растерянно поелозив руками по своим бокам, наконец, точно по внезапному наитию, засунул их между ног.

Офицер скривил рожу:

— Ну-с, молодчик! Рехнулся, что ли? Сказано — по швам! Не знаешь, где на брюках шов?

— Пардон, но у моих брюк такой фасон — шов на внутренней стороне; я не резервист и не знаю, о каких швах идет речь, — неуверенно промямлил ученый.

«Что вам вообще от меня угодно? — хотел он продолжать. — Здесь только что побывал господин капитан из Кёпеника. Или это вы — сапожник Фойгт из Кёпеника?»

Но не успел он и рта открыть, как бравый офицер перебил его:

— Ну-с! Вот-с! Удостоверение!

И Хирам Витт прочел:

УДАСТАВИРЕНИЕ

Сим удаставиряю под чесное афицерскае слова, что я — каппетан Фриц Шнипфер, дворянин фон Пей-на-Шармакк

подписано: Фриц Шнипфер,

дворянин фон Пей-на-Шармакк гвардии каппетан 1000-го полка

Начав читать, он с первого взгляда уже по почерку понял, что пишущий страдает параличом мозга в начальной стадии.

Он отвесил офицеру низкий поклон.

Между тем ритмические толчки, сотрясавшие дом, все приближались, и наконец в комнату, любопытствуя, всунулось круглое пушечное рыло.

Впрочем, это было уже излишне, поскольку ученый больше не выражал никаких сомнений, а когда капитан, махнув рукой, нечаянно выронил из кармана листок с аптекарской прописью, на которой четко значилось «сульфат цинка», уверенность, отражавшаяся на его лице, стала еще тверже.

— Ну-с! Мозгушник Витт, возраст: шестьдесят лет, профессия: индивидуум, проживает по адресу: Чикчирикинская улица, дом восемь. На протяжении двадцати лет вы делаете искусственных людей, верно? — вопросил бравый офицер, снял с себя шлем и небрежно нахлобучил его на лежащий на столе мозг.

Ученый утвердительно наклонил голову.

— И хде они? — продолжил допрос офицер.

Хирам Витт указал на прислоненного к стене голого человека.

— Состоит на воинском учете?

Ученый с удивленным видом ответил «нет».

— У, разгильдяйская морда! — рявкнул офицер и махнул рядовым, которые по его знаку начали хватать вещи и выносить стулья, перины, одежду, аппаратуру, а под конец прихватили заодно и искусственного человека.

— Может быть, вставим ему мозг, раз уж его забирают на военную службу? — спросил Хирам Витт, поняв, что тут ничего не попишешь, и приподнял с тарелки шлем.

Но то, что он увидел, так поразило его своей неожиданностью, что он выронил шлем.

Мозг, который там только что лежал, теперь вдруг исчез, а на его месте… на его месте лежало рыло.

Косое рыло с лихо закрученными кверху усами.

Хирам Витт в ужасе уставился на тарелку.

В голове закрутилась бешеная свистопляска.

Вот, оказывается, как быстро влияние воинского шлема сказывается на человеческом мозге, превращая его в рыло!

Или тут действует какая-то иная причина?

Может быть, острое металлическое навершие шлема вызвало своего рода галопирующую мозговую чахотку, от которой мозг испарился?

Наподобие того, как присутствие громоотвода способствует истечению скопившегося в земле электричества?

Не потому ли на острие полицейского шлема насажен сверху шарик, чтобы не допустить подобного испарения? Пожалуй что нет! Иначе это имело бы заметные следствия. Следствия… Заметные… Бургомистр Кёпеника… Павиан… Ноль разделить на ноль будет единица. Караул! Спасите! Это безумие! Спасите, я схожу с ума!

И Хирам Витт пронзительно закричал, завертелся волчком и грохнулся, растянувшись, лицом об пол.

Бравый офицер, рядовые и пушка давно ушли. Квартира опустела. В уголке скорчился на полу Хирам Витт, с идиотской улыбкой на устах он перебирал пуговицы на пиджаке и твердил, как считалку: «Капитан Пей-на-Шар-макк, сапожник Фойгт, Сапожник Фойгт, капитан Пей-на-Шармакк, чет — нечет, чет — нечет, сульфат цинка, чет, размягчение мозга, капитан Пей-на-Шармакк, сапожник Фойгт».

В конце концов несчастного отправили в сумасшедший дом, но безумие уже не отпустило его. В тишине воскресных дней можно слышать, как он распевает: «Дойчлянд, дойчлянд юююбер ааалес, юбер алее ин дер вельт» {66} .

Перевязать всех раненых солдат Иностранного легиона {67} оказалось для военных врачей нешуточным делом. У аннамитов {68} были плохие ружья, и почти во всех случаях пули застревали в телах бедных солдатиков.

В последние годы медицинская наука сделала большие успехи, это знали даже те, кто не умел ни читать, ни писать, и пострадавшие охотно соглашались на любые операции, тем более что ничего другого им и не оставалось.

Большинство, конечно, умирало, но только после операции, да и то потому, что пули аннамитов перед выстрелом, судя по всему, не обрабатывались антисептиками или же после выстрела успевали на лету подхватить вредные для здоровья бактерии.

Отчеты профессора Мостшеделя, по согласованию с правительством присоединившегося к Иностранному легиону ради научных целей, не оставляли в этом ни малейшего сомнения.

Благодаря энергичным мерам, принятым по его распоряжению, как солдаты, так и жители туземной деревеньки теперь только шепотом осмеливались говорить о чудесном целителе, благочестивом индийском старце Мукхопадайе.

Спустя долгое время после окончания схватки две аннамитки внесли в лазарет последнего раненого; им оказался рядовой Венцель Завадил, чех по происхождению. Когда женщин спросили, откуда они так поздно явились, они рассказали, что нашли Завадила перед хижиной Мукхопадайи, солдатик лежал там как мертвый, и они сначала попытались отпоить его флюоресцентной жидкостью — единственным, что нашлось в покинутой хижине факира.

Не обнаружив у солдата никаких ран, врач не добился от него в ответ на расспросы ничего, кроме невнятного бурчания, которое он расценил как звуки незнакомого славянского наречия.

На всякий случай он назначил больному клистир, а сам отправился в офицерскую палатку.

Врачи и офицеры развлекались интересными разговорами: короткая, но кровавая стычка внесла живую струю в их монотонное существование.

Мостшедель только что произнес одобрительное замечание по поводу профессора Шарко {69} , чтобы несколько смягчить для своих французских коллег ощущение их собственного ничтожества в сравнении с его недосягаемым германским величием, как вдруг на пороге палатки появилась индийская сиделка Красного Креста и на ломаном французском доложила: