Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Я смутно сознавал, что на мне лежала огромнейшая ответственность — ответственность, выходящая за пределы всего земного, — если я сейчас не сделаю все то, что нужно.

Две чаши весов — на каждой половина Вселенной — колеблются где-то в царстве первопричины, мерещилось мне, — на какую я брошу пылинку, та и опустится.

Так вот она, эта страшная напряженность, окружающая меня! — догадался я. «Не шевели пальцем! — советовал мне рассудок. — Даже если смерть никогда не придет за тобой и не избавит тебя от этой муки».

«Но и этим ты произвел бы выбор: значит, ты откажешься от зерен, — шептало что-то внутри. — Тут нет выхода».

В поисках поддержки защиты я оглянулся вокруг — не увижу ли знака, указующего, как быть.

Ничего.

И во мне самом ни решения, ни выбора, — все мертво — умерло.

Жизнь мириадов людей в это страшное мгновение легче перышка, понял я…

Уже давно, должно быть, наступила ночь, я не различал стен моей комнаты.

Рядом, в ателье, слышались шаги, кто-то передвигал шкафы, выдвигал ящики, со стуком бросал их на пол, — мне показалось, что я узнал голос Вассертрума, произносившего хриплым басом дикие проклятия. Я не стал прислушиваться. Это имело для меня не большее значение, чем шорох мышей.

Я закрыл глаза.

Длинным рядом потянулись предо мной человеческие лица. Веки опущены… неподвижные мертвые маски… мой собственный род, мои предки.

Все одна и та же форма черепа, хотя тип заметно менялся. Предки вставали из могил с волосами гладко причесанными, распущенными, подстриженными, в париках и в косичках. Века за веками, все ближе ко мне, их черты становились мне все более и более знакомыми и, наконец, слились в одно лицо… В лицо Голема, которым и — оборвалась цепь моих предков…

Затем тьма обратила мою комнату в беспредельное пустое пространство, в середине которого, как я знал, я сижу в кресле. Предо мной снова появилась серая тень с протянутой рукой.

Когда я открыл глаза, около нас двумя пересекающимися кругами стояли октоидально какие-то странные существа.

В одном круге они были облачены в одежды, отливавшие фиолетовым цветом, а в другом — красно-черным. Люди неведомой расы, высокого роста, неестественно худые. На лица их были наброшены светящиеся покрывала.

Усилившееся сердцебиение подсказало мне, что час решения настал. Мои пальцы протянулись к зернам — тут я увидел, что дрожь пробежала по лицам красноватого круга.

Не брать зерен? — Дрожь охватила синеватый круг, — я пристально взглянул на человека без головы. Он стоял в той же позе, неподвижно, как прежде.

Даже дышать он перестал.

Я поднял руку, все еще не зная, что сделать… ударил по протянутой руке призрака, и зерна рассыпались по полу.

На одно мгновение точно электрический заряд отнял у меня сознание, и мне показалось, что я лечу в бездну, — но потом я снова почувствовал себя на йогах.

Серая фигура исчезла. С ней и существа красного круга.

Синеватые же лица окружили меня, на груди у них были надписи из золотых иероглифов, между поднятыми и сжатыми указательными и средними пальцами, точно заклинания, они держали красные зерна, которые я выбил из руки безголового призрака.

Я слышал, как снаружи град бил в стекла, и оглушительный гром потряс воздух.

Зимняя гроза во всей ее бессмысленной ярости проносилась над городом. С реки сквозь завывания ветра доносились, через равные промежутки времени, глухие пушечные выстрелы, возвещавшие вскрытие льда на Молдаве. Комната пылала в огне беспрерывных молний. Я вдруг почувствовал такую слабость, что у меня задрожали колени и я должен был сесть.

«Будь спокоен, — ясно произнес чей-то голос возле меня, — будь совершенно спокоен, сегодня лэл гииммурим — ночь защиты» {141} .

………………………….

Мало-помалу гроза стихла, и оглушительный грохот перешел в монотонное постукивание града по крышам.

Физическая слабость дошла до такой степени, что я смутно, точно в полусне, воспринимал все происходившее кругом.

Кто-то из круга произнес слова:

«Тот, кого вы ищете, не здесь».

Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке.

Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя «Енох {142} », но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен.

………………………….

Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди — это были те же буквы, что и у других, — и спросил меня, могу ли я их прочесть.

И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Hevrat zera or boker [27] {143} …………………………

потом медленно обратившиеся в совершенно мне незнакомые.

…И я впал в глубокий сон без сновидений, какого не знал с той ночи, когда Гиллель отверз мои уста.

Стремительно пробежали часы последних дней. Я едва успевал пообедать.

Непреодолимое влечение к работе держало меня прикованным к столу с утра до вечера.

Камея была закончена, и Мириам радовалась ей, как ребенок.

И буква «I» в книге «Ibbur» была исправлена.

Я откинулся назад и стал спокойно припоминать маленькие события последних часов.

Услуживающая мне старая женщина наутро после грозы влетела ко мне в комнату с известием, что ночью обрушился каменный мост {144} .

Странно: обрушился! Быть может, как раз в то мгновение, когда зерна… нет, нет, не думать об этом! Иначе случившееся получит характер реального, а я заранее решил похоронить это в груди, пока оно само не проснется… только бы не дотрагиваться…

Недавно еще я ходил по этому мосту, смотрел на каменные статуи, а теперь вековой мост этот лежит в развалинах.

Мне было больно, что моя нога уже не вступит на него.

Если даже его и отстроят, все-таки это уж будет не тот старый, таинственный каменный мост.

Целыми часами, работая над камеей, я думал на ту же тему, и как-то само собой, точно я никогда не забывал об этом, живо припомнилось мне: часто ребенком и потом позднее я любовался статуей святой Луитгарды и другими статуями, погребенными ныне в бушующих водах.

Целый ряд маленьких вещей, милых и родных мне с детского возраста, снова появился предо мной: отец, мать, многие из школьных товарищей. Вот только дома, где я жил, не мог я вспомнить.

Я знал, что внезапно, в тот день, когда я меньше всего буду ждать этого, он встанет перед моим воображением, и я уже заранее испытывал наслаждение.

Сознание, что все во мне располагалось так естественно и так просто, приводило меня в восторг.

Когда третьего дня я вынул из шкатулки книгу «Ibbur», ничто не показалось мне в ней удивительным… просто старая пергаментная книга, украшенная дорогими инициалами… совсем естественная вещь.