Густав Майринк - Избранное: Романы, рассказы

Он вскочил и покачнулся.

— Да, да!! Убить! Долго вы еще будете ломать комедию? — Я указал ему на дверь. — Извольте убираться вон.

Он не спеша взял свою шляпу, надел ее и направился к двери. Но еще раз остановился и сказал мне с таким спокойствием, на какое я не считал его способным:

— Отлично. Я думал вас пожалеть. Хорошо. Если нет, так нет. Сострадательные цирюльники ранят больнее. Мне надоело. Если бы вы проявили больше разума: ведь Савиоли стал вам поперек дороги?! Теперь я… вам … всем троим устрою … — он сделал жест удушения, — виселицу.

На его физиономии появилась такая дьявольская жестокость и он казался настолько уверенным в своих силах, что у меня кровь застыла в жилах. Очевидно, у него в руках было оружие, о котором я не догадывался, о котором и Харусек ничего не знал. У меня почва уходила из-под ног.

«Напильник! Напильник!» — пронеслось у меня в мозгу. Я рассчитал расстояние: один шаг к столу — два шага к Вассертруму… я хотел броситься.

Как вдруг, точно выросший из земли, на пороге появился Гиллель.

Все поплыло перед моими глазами.

Я видел только сквозь туман, что Гиллель стоял неподвижно, а Вассертрум медленно пятился к стенке.

Затем я услышал голос Гиллеля:

— Вы знаете, Аарон, положение: все евреи отвечают друг за друга. Не перегружайте никого этой обязанностью.

Он прибавил к этому еще несколько слов по-еврейски, но я их не понял.

— Что вам за охота подслушивать за дверями? — пролепетал заплетающимся языком старьевщик.

— Подслушивал я или нет, это не ваше дело! — И снова Гиллель закончил еврейской фразой, которая прозвучала угрозой. Я боялся, что дело дойдет до ссоры, но Вассертрум даже не пикнул в ответ, он подумал секунду и решительно вышел.

Я с ожиданием взглянул на Гиллеля. Он сделал знак, чтобы я молчал. Он, очевидно, ждал чего-то, потому что напряженно вслушивался. Я хотел запереть дверь: он нетерпеливым жестом остановил меня.

Прошла целая минута. Снова послышались шаркающие шаги старьевщика, поднимавшегося по лестнице. Не говоря ни слова, Гиллель вышел, уступая ему дорогу.

Вассертрум подождал, пока шаги Гиллеля замерли в отдалении, и затем проскрежетал сквозь зубы:

— Отдайте назад часы.

………………………….

Куда девался Харусек?

Прошли уже чуть не целые сутки, а он все не показывался.

Не забыл ли он условного знака? Или не заметил его?

Я подошел к окну и поставил зеркало так, чтобы луч, который оно отражало, падал прямо на решетку в окне его погреба.

Вчерашний приход Гиллеля в значительной степени успокоил меня. Он бы без сомнения предупредил меня, если бы мне угрожала опасность.

Кроме того, Вассертрум не мог предпринять чего-нибудь значительного, — как только он ушел от меня, он вернулся к своей лавчонке. Я бросил взгляд вниз: да, он стоял над своими сковородами точно так же, как и утром…

Невыносимо это вечное ожидание!

Ласковый весенний ветерок, долетавший сквозь открытые в соседней комнате окна, нагонял на меня тоску.

Крупными каплями течет с крыш. Как сверкают в солнечном свете веселые струйки воды!

Невидимые нити влекли меня на улицу. В нетерпении ходил я взад и вперед по комнате. Бросался в кресло. Вставал опять.

Нездоровые ростки странной влюбленности не увядали в моей груди.

Всю ночь напролет они мучили меня. Сперва Ангелина прижималась ко мне, потом я как будто совершенно спокойно беседовал с Мириам, и едва расплылся этот образ, снова явилась Ангелина и целовала меня… Я вдыхал аромат ее волос, ее мягкая соболья шуба пощекотала мне шею, потом соскользнула, обнажив ее плечи. Она обратилась в Розину, танцевала, полузакрыв опьяневшие глаза… во фраке… голая… Все это в каком-то полусне, походившем на явь. Сладкую, томительную, мутную явь.

Под утро у моей постели стал мой двойник, таинственный «Habal garmin» — «дыхание костей», о котором говорил Гиллель. И я видел по его глазам: он был в моей власти, должен был отвечать на каждый мой вопрос о земной или потусторонней жизни. Он только ждал этого, но жажда таинственно оказывалась бессильной в потоках бушующей крови и не находила приюта в пустынях рассудка. Я отогнал призрак, велел ему обратиться в образ Ангелины, и он съежился в букву «алеф». Снова вырос, стал непомерно высокой обнаженной женщиной, с пульсом, могущественным, как землетрясение, какой я видел ее однажды в книге. Она наклонилась ко мне, и я стал вдыхать опьяняющий запах ее горячего тела.

………………………….

Харусека все еще не было. Пели церковные колокола.

Еще четверть часа я буду ждать — потом на улицу! На шумные улицы, где гуляют празднично разодетые люди, слиться с веселой жизнью богатых кварталов, смотреть на красивых женщин с кокетливыми лицами и тонкими очертаниями рук и ног.

Может быть, я случайно встречу Харусека, оправдывался я перед самим собой.

Я достал с полки старинную колоду карт для тарока, чтобы скорее прошло время.

Не наведут ли меня карты на какой-нибудь мотив для камеи?

Я искал пагада.

Его нигде не было. Куда он мог деваться?

Я еще раз перебрал карты и задумался об их тайном смысле. Особенно этот «повешенный» — что бы мог он означать?

Человек висит на веревке между небом и землей, головой вниз, руки связаны за спиной, правая нога занесена за левую так, что образуется крест над опрокинутым треугольником.

Непонятный символ.

Вот! Наконец-то! Харусек.

Или не он?

Радостный сюрприз. Это Мириам.

………………………….

— Знаете, Мириам, я только что хотел спуститься к вам и предложить вам поехать покататься. — Я был не совсем искренен, но не задумывался над этим. — Ведь вы не откажетесь? Мне сегодня так беспредельно весело, что вы, только вы, Мириам, должны увенчать мою радость.

— Кататься? — повторила она так растерянно, что я не мог не расхохотаться.

— Неужели мое предложение так необычайно?

— Нет, нет, но… — Она подыскивала подходящие слова. — Ужасно странно. Кататься!

— Нисколько не странно. Подумайте, сотни тысяч людей делают это: в сущности, всю жизнь только это и делают.

— Да, другие люди! — сказала она все еще в полном замешательстве.

Я схватил ее за обе руки.

— Радость, которую могут переживать другие люди, я хотел бы, Мириам, чтоб вам она досталась в бесконечно большей степени.

Она вдруг побледнела, и по ее неподвижно устремленному взгляду я понял, о чем она думала.

Это кольнуло меня.

— Вы не должны постоянно думать об этом, Мириам, — убеждал я ее, — об этом… чуде. Обещайте мне это из… из… дружбы.

Она почувствовала тревогу в моих словах и удивленно посмотрела на меня.

— Если бы это не так действовало на вас, я мог бы радоваться вместе с вами, но… Знаете, я очень беспокоюсь о вас, Мириам. Меня, как бы это выразить, беспокоит ваше душевное равновесие! Не поймите этого буквально, но я хотел бы, чтобы чудо никогда не случалось.