Трумен Капоте - Завтрак у Тиффани. Голоса травы

Долли, стесняясь, приподняла уголок одеяла и пригласила судью кивком, а тот без всякого стеснения под него нырнул. Ветки персидской сирени опускались, точно огромные весла в бурное море, остывающее под холодными лучами далеких звезд. Всеми забытый, Райли съежился, как бедная сиротка.

– Прижмись ко мне, упрямец, ты ж совсем закоченел. – Кэтрин предложила ему местечко справа от себя, поскольку слева пристроился я.

Он не откликнулся – то ли его смущало, что от нее пахнет, как от полыни, то ли не хотел прослыть неженкой. Но я его подбодрил:

– Давай к нам, Райли. С Кэтрин никакое одеяло не сравнится.

И в конце концов он пересел к ней под бочок. Установилась полная тишина, и я уж решил, что все уснули. Вдруг Кэтрин встрепенулась:

– Я доперла, кто мне прислал письмо. Никакой не Билл. «Эта», вот кто. Зуб даю, она велела какому-то ниггеру в Майами послать мне письмо. Решила, что я упорхну к нему, только меня и видели.

Долли сквозь сон пробормотала:

– Ш-ш-ш, спи уже. Ничего не бойся, с нами мужчины.

Колыхнулась ветка, открыв обзор, и все дерево вспыхнуло от лунного света. Судья взял Долли за руку. Это было последнее, что я увидел, засыпая.

Райли проснулся первым и разбудил меня. Три утренние звезды готовы были пропасть на горизонте, уступив дорогу восходящему солнцу; роса мишурой посверкивала на листьях; гагатовая команда черных дроздов устремилась навстречу рассвету. Райли жестом предложил мне спуститься с дерева, и мы молча соскользнули на землю. Нас не услышали ни вовсю храпевшая Кэтрин, ни Долли с судьей, спавшие щека к щеке, как дети, потерявшиеся в заколдованном лесу.

Мы направились к реке, Райли впереди, а я за ним. Его парусиновые брючины шуршали при каждом шаге. Он то и дело останавливался, чтобы размять ноги, как если бы только что сошел с поезда. Через какое-то время мы оказались перед холмиком, где туда-сюда сновали красные муравьи. Райли расстегнул ширинку и начал их поливать. Уж не знаю, что в этом было забавного, но я поржал с ним за компанию. Зато когда он направил струю на мой башмак, я не на шутку обиделся. Никакого уважения. Я спросил, зачем он это сделал. А он со словами: «Шуток не понимаешь?» – приобнял меня за плечи.

Если можно подобное событие привязать к конкретной дате, то в это утро мы с Райли Хендерсоном стали друзьями, во всяком случае у него ко мне появилось теплое чувство сродни тому, какое было у меня к нему. Мы шли по лесу к реке, продираясь сквозь бурый кустарник.

Листья, как алые пятерни, медленно плыли по зеленой глади. Деревянный чурбак то и дело выныривал, точно голова какого-то речного монстра. Мы подошли к старому плавучему дому, где вода была почище. Дом слегка накренился; рыжие потеки на стене перекликались с густой ржавчиной на крыше и наклонной палубе. Кабина же внутри казалась на удивление ухоженной.

Там были разбросаны экземпляры приключенческого журнала, на столе, помимо керосиновой лампы, выстроились в ряд пустые бутылки из-под пива; на койке обнаружились одеяло и подушка, причем последняя со следами розовой помады. Чье-то тайное прибежище, мелькнула у меня первая мысль, но стоило мне перехватить ухмылочку Райли, как я сразу понял чье.

– Ко всему прочему, – сказал он, – здесь можно порыбачить. Только ты никому не говори.

Я перекрестился, будучи в совершенном восторге.

Пока мы снимали с себя одежду, я размечтался: мы впятером вот так плывем по реке, развешанное белье полощется на ветру, как паруса, в подсобке печется кокосовый пирог, на подоконнике цветет герань, а мы переходим из одной протоки в другую, поглядывая на сменяющиеся пейзажи.

Уходящее лето послало вместе с солнцем последний теплый привет, но вода, когда я нырнул, оказалась такой ледяной, что я тут же, весь покрытый гусиной кожей и клацающий зубами, забрался обратно на палубу, откуда наблюдал за Райли, как ни в чем не бывало снующим туда-сюда. По курсу ему встретился островок из дрожащих на мелководье камышей, похожих на тонкие ноги цапель, там Райли пошел вброд, рыская по сторонам опущенными глазами. Он сделал мне знак. Превозмогая дрожь, я соскользнул в холодную воду и поплыл к нему.

Вода, в которой преломлялись камыши, была чистой и делилась на несколько мелких озерец; в одном из таких стоял по колено Райли, а перед ним в узкой заводи тихо замер попавший в ловушку угольно-черный сом. Мы взяли его в кольцо, опустив в воду растопыренные пятерни, и он, отпрянув назад, угодил прямо в мои руки. Его трепещущие и острые, как бритва, усы полоснули меня по ладони, однако мне хватило здравого смысла не ослабить хватки; и слава богу, это была моя первая и последняя рыба, и тем более сом, пойманная голыми руками. Люди, которым я про это рассказывал, мне не верили, и тогда я их отсылал к Райли Хендерсону. Мы насадили рыбину на камышовую палку, пропустив ту через жабры, и поплыли назад к плавучему дому, держа над головой добычу. Райли сказал, что такого жирного сома он еще не видывал. Мы принесли трофей к нашему дереву, и, поскольку судья хвалился, какой он мастер жарить рыбу, мы решили предоставить ему такую возможность. Но так сложилось, что до еды дело не дошло.

Вокруг шалаша в это время разыгралась настоящая драма. Пока мы отсутствовали, вернулся шериф Кэндл вместе с помощниками и ордером на арест. А мы, ни о чем не подозревая и никуда не спеша, пинками расшвыривали поганки и пускали по воде блинчики.

Еще издали мы услышали возбужденные голоса; они врубались в стволы деревьев, что твой топор. Вот вскрикнула Кэтрин, нет, скорее взревела. Ноги у меня сделались ватными, и я отстал от Райли, который схватил палку и побежал. Я метнулся в одну сторону, потом в другую, не туда свернул, наконец выскочил к открытому полю. И увидел Кэтрин.

Платье спереди разорвано, тело оголено. Рэй Оливер, Джек Милл и Стовер, он же Большой Эдди, дружки-приятели шерифа, волокли ее по траве да еще при этом охаживали. Мне захотелось их убить по примеру Кэтрин, которая вовсю бодалась и поддавала их локтями – впрочем, без особого успеха. Большой Эдди, можно сказать, родился ублюдком, а двое других недалеко от него ушли. И когда он на меня попер, я вмазал ему рыбиной по физиономии.

– Не трогайте моего мальчика-сироту! – закричала Кэтрин, а когда увидела, что он схватил меня за талию: – По яйцам, Коллин, врежь ему по яйцам.

Я и врезал. Лицо Большого Эдди скисло, как молоко. Джек Милл (тот, который через год насмерть замерз в рефрижераторе, туда ему и дорога) попытался меня сцапать, но я улепетнул в поле и там затаился в высокой траве. Им было не до меня, дай бог управиться с брыкающейся Кэтрин, а я с горечью провожал ее взглядом, не зная, как помочь, пока они не скрылись за холмом, где городское кладбище.