Трумен Капоте - Завтрак у Тиффани. Голоса травы

– Но стоило ей переступить порог тюрьмы, – продолжил Райли, – как она опять устроила бучу.

В тюрьме всего четыре камеры – две для цветных и две для белых. Так вот, Кэтрин возражала, чтобы ее поместили в камеру для цветных. Судья покачал головой, потирая подбородок.

– Тебе удалось с ней поговорить? Ее бы успокоило известие о том, что один из нас с ней рядом.

– Я постоял в надежде, что она подойдет к окну. Ну а потом я услышал главную новость.

Возвращаясь к тому дню, я не думаю, что Райли стоял под окном, так ему не терпелось поделиться с нами этой новостью. Еще бы! Наш приятель из Чикаго, всеми ненавидимый доктор Моррис Ритц, бежал из города, прихватив из сейфа Верены оборотные долговые обязательства на двенадцать тысяч долларов и больше семисот наличными в придачу. И это, как мы узнали позже, даже не половина награбленного. Кто бы сомневался! Тут-то до меня и дошло: так вот о чем этот пискля Уилл Харрис рассказывал шерифу. Неудивительно, что Верена подняла тревогу; на этом фоне война с нами должна была показаться ей детской игрой. Райли поведал нам кое-какие подробности: после того как Верена обнаружила настежь открытый сейф (в своем офисе над магазином галантерейных товаров), она побежала в отель «Лола» за углом и там узнала, что Моррис Ритц выписался накануне. Она упала в обморок. Ее привели в чувство, но она снова потеряла сознание. У Долли вытянулось лицо. Ее так и подмывало отправиться к сестре, но удержало ощущение собственного достоинства, внутренняя убежденность. Она с сочувствием поглядела на меня:

– Коллин, зачем ждать до моих седин? Чем раньше узнаешь, тем лучше: мир – скверное место.

С судьей произошла внезапная трансформация, подобно смене ветра: сейчас он выглядел на свой возраст, поздняя голая осень; Долли как будто его предала, согласившись с мировым злом. Но я знал, что это не так. Он назвал ее воплощением духа, а она просто женщина. Райли вытащил пробку из бутылки и разлил вино цвета топаза по четырем стаканам; секунду подумав, наполнил пятый. Судья, подняв свой стакан, предложил тост:

– За Кэтрин! Будем в нее верить.

Мы подняли стаканы.

– Oх, Коллин, – сказала Долли, испугавшись какой-то мысли, отчего у нее даже расширились зрачки, – никто ведь не понимает, кроме нас с тобой, о чем она говорит!

Следующий день, выпавший на среду, первое октября, мне никогда не забыть. Начать с того, что меня разбудил Райли, наступив мне на руку. Я его обругал, а Долли, которая уже не спала, заставила меня извиниться. Вежливость, сказала она, поутру особенно в цене, тем более когда живешь в такой тесноте. Судейские часы, по-прежнему оттягивавшие ветку, словно золотое наливное яблоко, показывали 6:06. Уж не знаю, чья это была идея, но мы позавтракали апельсинами, печеньем в форме зверюшек и холодными хот-догами. Судья поворчал, что он не человек, если не выпьет кружку горячего кофе. Все с ним согласились, и Райли вызвался съездить в город за горячим кофе, а заодно разведать что и как. Он предложил мне составить ему компанию, а остальным пояснил:

– Если он приляжет на сиденье, никто его не увидит.

Судья возразил, дескать, это было бы безрассудством, но по глазам Долли я понял: она разделяет мое желание. Я же так давно мечтал прокатиться в машине Райли, что сейчас, когда представился случай, никакие соображения, даже перспектива, что меня все равно никто не увидит, не могли умалить моей радости. Долли высказалась так:

– Я не вижу большой беды, но тебе нужна чистая рубашка. Посмотри на свой воротник: впору сажать турнепс.

Прерия встретила нас безголосицей – ни шуршания травы, словно фазаньих перьев, ни ветерка, совершающего свои тайные набеги. Ярко-красные заостренные листья казались стрелами, обагренными пролитой кровью; ломкие, они хрустели под нашими ногами, пока мы поднимались на холм к кладбищу. Сверху открывался великолепный вид: бескрайний массив колыхающегося леса, обустроенная ветряками пахотная фермерская земля, растянувшаяся на полсотни миль, вдалеке увенчанное шпилем здание суда, дымящие городские трубы. Я остановился у могил матери и отца. Я редко их посещал, холодные надгробные камни действовали на меня угнетающе, а ведь я помнил их живые реакции: как она плакала, когда он уезжал торговать бытовой техникой, как в день ее смерти он выбежал голый на улицу. Пустые терракотовые вазы, стоявшие на мраморных плитах в глиняных разводах, ждали цветов. Райли мне помог, сломав несколько зацветающих веток японской камелии, и, пока я их ставил в вазы, сказал:

– Мама у тебя была хорошая. Они ведь по большей части сучки.

Интересно, включал ли он в их число свою мать, бедняжку Розу Хендерсон, заставлявшую его скакать козликом по двору, заучивая таблицу умножения? Хотя эти тяжелые времена, как мне казалось, для него остались в прошлом. Взять тот же автомобиль, стоивший ни много ни мало три тысячи долларов. Притом не новый. Заграничная марка, спортивный «альфа-ромео» («Ромео со своей альфой» [4]  Альфа , или эспарто, – трава, вид ковыля. , – шутили злые языки), который он купил в Новом Орлеане у политика, получившего тюремный срок.

Пока мы мягко катили в город по немощеной дороге, я все жаждал свидетелей – хоть кого-нибудь из тех, кто потешил бы мое сердце, увидев меня в авто Райли Хендерсона. Но время было раннее, завтрак еще только разогревался на плите, о чем свидетельствовал дым, валивший из труб окрестных домов. Мы свернули за церковью, объехали площадь и встали на грунтовой дороге между извозчичьим двором Купера и пекарней «Руками Кэти». Райли приказал мне не высовываться и пообещал за час управиться.

Растянувшись на заднем сиденье, я вслушивался в перебранку воробьев, подворовывавших на конюшне в стогах сена, и вдыхал кисловатый запах свежего хлеба из соседней пекарни. День владельцев-супругов, мистера и миссис Каунти, начинался в три часа утра, чтобы к открытию все было готово. Это было ухоженное, бойкое место. Миссис Каунти могла себе позволить самую дорогую одежду в галантерейном магазине Верены. Вдруг открылась задняя дверь, и мистер Каунти, вооруженный метлой, принялся выметать на улицу россыпи муки. Он явно удивился, увидев машину Райли, и не меньше удивился тому, что на сиденье лежу я.

– А ты, Коллин, что тут делаешь?

– Ничего, мистер Каунти, – ответил я, а про себя подумал: интересно, он в курсе наших неприятностей?

– Октябрь, хорошо! – Он растер воздух кончиками пальцев, словно холодок – это материя, которую можно пощупать. – Что может быть хуже лета: жар от печи такой, что нечем дышать. Сынок, там тебя ждет имбирный человечек. Заходи и отправь его в рот.

Он был не из тех, кто мог заманить к себе, а потом вызвать шерифа. Его жена пригласила меня в рабочее помещение как дорогого гостя. Миссис Каунти не могла не понравиться. Коренастая, несуетливая, с разбухшими щиколотками, мощными ручищами и энергичным, красным от полыхающего огня лицом; голубые глаза как сахарная глазурь на торте, а волосы – словно она их вывозила в кадке с мукой, и волочащийся по полу фартук. Ее муж, тоже в неизменном фартуке до пола, мог в таком виде перейти через улицу, чтобы выпить пивка с мужиками в «Кафе Фила»: этакий нескладный, но по-своему элегантный клоун с напудренной физиономией, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.