Трумен Капоте - Завтрак у Тиффани. Голоса травы

Очистив рабочий стол, миссис Каунти поставила передо мной кружку кофе и поднос: теплые булочки с корицей, которые так любит Долли. Мистер Каунти намекнул на то, что у меня могут быть иные виды:

– Я ему что-то пообещал… дай бог памяти… ах да, имбирного человечка.

Она взяла в кулак шмат теста.

– Это для детишек, а он уже взрослый мужчина. Ну, почти. Коллин, сколько тебе?

– Шестнадцать.

– Как Сэмюэлю, – сказала она, имея в виду их сына с тремя извилинами, которого мы все называли Мулом.

Я спросил, что от него слышно. Прошлой осенью, после того как его в третий раз оставили на второй год в восьмом классе, Мул уехал во Флориду и поступил на флот.

– Последняя весточка от него пришла из Панамы, – ответила она, раскатывая тесто для будущего пирога. – От него разве чего-то дождешься? Я ему: «Сэмюэль, если не будешь писать чаще, я сообщу президенту, сколько тебе лет на самом деле. Ты же знаешь, он наврал, чтобы его взяли на флот. Я тогда жутко взбесилась и во всем винила их школьного учителя мистера Хэнда. Это ведь из-за него Сэмюэль так поступил: ну сколько можно оставаться в восьмом классе, где все коротышки, а он один такой верзила! Но сейчас я понимаю, что мистер Хэнд был прав: несправедливо по отношению ко всем вам при такой успеваемости переводить его в следующий класс. Так что, наверно, оно и к лучшему. Cи-Си, покажи фотографию».

На фоне пальм и настоящего моря стояли четверо ухмыляющихся моряков в обнимку и подпись внизу: «Боже, храни маму с папой. Сэмюэль». Прямо под дых. Мул путешествует по свету, а я… я в лучшем случае заслужил имбирного человечка. Когда я вернул фотографию, мистер Каунти сказал:

– Парень должен послужить своей стране, я только «за». Плохо то, что Сэмюэль как раз вошел в тот возраст, когда мы могли на него рассчитывать. Не ждать же помощи от ниггера, который только и умеет, что врать и воровать. С ними ни в чем нельзя быть уверенным.

– Вот зачем он так, не возьму в толк. – Его жена поджала губы. – Знает ведь, что меня это злит. Цветные ничем не хуже белых, бывает, что и лучше. Я это говорила разным людям в нашем городе. Взять хоть историю со старушкой Кэтрин Крик. Кошки на душе скребут. Ну да, капризная, со странностями, но женщина-то она хорошая. Кстати, надо ей послать в тюрьму судки с обедом. На шерифа, скажу я вам, рассчитывать не приходится.

Если что ушло, обратно не воротишь, и тепла в этом мире нам уже не видать. Я себе представил, что станет с нами на дереве, когда придет зима, и меня прорвало: я разрыдался, как мокрая тряпка. Эти слезы во мне копились с тех пор, как мы оставили наш дом. Миссис Каунти давай извиняться – мол, это она меня чем-то так сильно расстроила – и вытирать мне лицо грязным фартуком, и все невольно засмеялись, видя, во что я превратился, – мука в мокрых разводах, и мне, как говорится, получшело, сделалось легко на сердце. Мистер Каунти, шокированный моей истерикой, ушел за прилавок, и хотя по-мужски это было понятно, угрызений совести я не испытывал.

Миссис Каунти налила себе кофе и села напротив.

– Я не совсем понимаю ситуацию, – начала она. – Говорят, что мисс Долли отказалась от ведения хозяйства из-за каких-то разногласий с Вереной. – (Я хотел ей возразить, что все несколько сложнее, но потом, мысленно выстраивая события, сам в этом усомнился.) – Может показаться, – продолжила она задумчиво, – что я выступаю против Долли, но это не так. Я правда думаю: вам всем следует вернуться домой, а Долли помириться с Вереной. Она всегда так поступала, и в ее возрасте поздно менять привычки. К тому же это для всех плохой пример: родные сестры разругались, и вот одна из них живет на дереве. А сыновья судьи… впервые в жизни мне их жаль. Передовые граждане должны соблюдать приличия, иначе начнется не пойми что. Ты видел эту кибитку на площади? Нет? Так пойди посмотри. Ковбойская семейка. А Си-Си говорит: евангелисты. В общем, из-за них поднялся большой шум, и это имеет какое-то отношение к Долли. – Она сердито расправила бумажный пакет. – Так ей и передай: возвращайся домой. А с собой, Коллин, возьми булочки с корицей. Я знаю, Долли на них облизывается.

Когда я вышел из пекарни, часы на здании суда пробили восемь раз, то есть было семь тридцать: они всегда на полчаса спешат. Однажды привезли специалиста-ремонтника, он почти неделю с ними провозился и объявил, что им помочь может только одно – динамит. Городской совет проголосовал за то, чтобы он получил за свою работу сполна, так как было общее чувство гордости за то, что часы доказали свою неисправимость. На площади открывались первые лавки: выметали мусор, так что в дверном проеме пыль стояла столбом, с грохотом выкатывали на тихие, еще не облюбованные котами улочки мусорные баки.

Двое цветных подростков украшали витрину «Ранней пташки», которая могла дать фору бакалейной лавке Верены, банками гавайских кокосов. В южной части площади, за скамейками из бамбука, где в любое время года сидели тихие, постепенно угасающие старики, я увидел кибитку, о которой говорила миссис Каунти, а на самом деле – старый грузовичок, покрытый брезентом на манер этих повозок, в которых ехали первооткрыватели Запада. Он смотрелся одиноко и как-то глупо на пустынной площади. Из бока грузовика, как акулий плавник, торчал здоровый, высотой больше метра самодельный плакат: «КРОШКА ГОМЕР СВОИМ ЛАССО ПОЙМАЕТ ДЛЯ ГОСПОДА ВАШУ ДУШУ». На обороте – зеленоватая, в каких-то волдырях, ухмыляющаяся голова в нахлобученной огромной шляпе. Я бы не подумал, что это человеческий портрет, но подпись гласила: «КРОШКА ГОМЕР, ВУНДЕРКИНД». Больше смотреть было не на что, так как возле грузовика не обнаружилось ни одной живой души, поэтому я направился в сторону тюрьмы, такой кирпичной коробки рядом с компанией Форда. Однажды я был внутри. Большой Эдди провел туда десяток ребят и взрослых; зашел в аптеку и спросил: «Кто хочет со мной в тюрьму? Я вам кое-что покажу». Главным аттракционом оказался худой красивый цыган, которого сняли с товарного поезда. Большой Эдди дал ему четвертак и велел спустить штаны. Народ не верил своим глазам, а один мужчина сказал:

– Как же ты, парень, сидишь под замком, когда у тебя такая отмычка?

Еще долго потом можно было определить девушек, слышавших эту шутку: проходя мимо тюрьмы, они начинали хихикать. Боковую стену тюрьмы украшает необычная эмблема. Я спросил про нее у Долли, и она вспомнила, что в ее юности там была реклама конфет. В таком случае все, что осталось после исчезновения надписи, это такой меловой гобелен: два розоватых, как фламинго, трубящих ангела, парящих над огромным рогом, набитым фруктами, что твой рождественский чулок. Ну, если не гобелен, то выцветшая фреска или едва заметная татуировка; солнечные блики играют на пойманных в ловушку ангелах, словно это души воров-карманников. Я, конечно, рисковал, разгуливая вот так открыто, и тем не менее я прошелся мимо тюрьмы в одну сторону, потом обратно, посвистел, позвал вполголоса: «Кэтрин, Кэтрин» – в надежде, что она подойдет к окну. Как я догадался, где ее окно? На подоконнике, за решеткой, стоял аквариум с золотыми рыбками – единственное, как я позже узнал, что она попросила принести.