Трумен Капоте - Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

На всякий случай. Сидни Диллон, владелец собственной империи, президентский советник, бывший любовник Кейт Макклауд. Помню, как однажды взял в руки ее любимую книжку (третью после «Библии» и «Убийства Роджера Экройда») – «Из Африки» Исака Динесена, – и оттуда выпал поляроидный снимок: пловец стоит у края воды, жилистый, хорошо сложенный мужчина с волосатой грудью и белозубой улыбкой на лице матерого еврея; купальные шорты спущены до колен, одна рука игриво лежит на поясе, а в другой он держит темный, толстый, аппетитный член. На обратной стороне подпись мальчишеским почерком Кейт: «Сидни. Озеро Гарда. По дороге в Венецию. Июнь 1962 года».

– У нас с Диллом не было секретов друг от друга… Я с ним два года провстречалась, когда после университета работала в «Харперс базар». Только одну историю он просил меня никому никогда не рассказывать – об этой самой губернаторской жене. А я возьму и расскажу, гадина такая. Наверное, все из-за волшебных пузырьков в моей чарочке… – Подняв бокал, Айна рассматривала меня сквозь солнечные пузырьки игристого. – Господа, на повестке вопрос: зачем образованному, современному, очень богатому еврею с большим членом влюбляться в дебилку-протестантку пятьдесят второго размера, которая душится лавандовой водой и носит туфли без каблуков? Особенно если учесть, что женат он на Клео Диллон, самом красивом создании на планете – за исключением Гарбо десятилетней давности (кстати, я ее вчера видела у Гюнтеров и должна сказать, что постройка имеет несколько удручающий вид – ветер свищет в иссохших стенах этого храма, затерянного где-то в джунглях Ангкор-Вата; увы, такое случается, когда всю жизнь любишь только себя, да и то не слишком).

Диллу сейчас за шестьдесят; женщины по-прежнему падают к его ногам, но все эти долгие годы он мечтал лишь о губернаторской свинке. Уверена, он так и не понял причину своей гиперизвращенной привязанности, а если и понял, то никогда в ней не признается, даже психоаналитику… Ах, что за глупости! Дилл у психоаналитика! Увы, мозгоправы тут бессильны – такие типы, как Дилл, ни с кем не могут разговаривать на равных. Что до губернаторской жены, то она просто-напросто стала для него воплощением всего, в чем он вынужден был себе отказывать, несмотря на богатство и внешность, что было для него, еврея, под запретом: «Ракет-клаб», «Жокей», «Линкс», «Уайтс» – все эти злачные местечки, где он никогда не поиграет за столиком в нарды, все поля для гольфа, где ему никогда не загнать мяч в лунку, Эверглейдс и Семиноле, Мейдстоун, школы святых Павла, Марка и прочие благочестивые новоанглийские заведеньица, куда его сыновьям путь заказан. Признается он себе в этом или нет, губернаторская жена была нужна ему именно потому, что он хотел расквитаться с высокомерной свиноматкой за свою обездоленную жизнь, хотел увидеть, как она визжит, потеет и зовет его папочкой. Впрочем, он всегда соблюдал дистанцию и не проявлял к даме сердца никакого интереса: ждал, когда звезды на небе сойдутся подходящим образом. Все произошло случайно. Как-то раз он отправился на званый ужин к Коулзам, а Клео уехала на свадьбу в Бостон. Губернаторскую жену посадили рядом с ним. Она тоже была одна, губернатор вел где-то очередную предвыборную кампанию. Дилл блистал, сыпал шутками; она просто сидела, равнодушно поглядывая на него свиными глазками, и ничуть не удивилась, когда он потерся ногой о ее ногу. А потом разрешила проводить себя домой: кивнула весьма решительно, из чего Дилл заключил, что возлюбленная готова принять любое его предложение.

В ту пору Дилл и Клео жили в Гриниче; свой таунхаус на Ривервью-террас они продали и временно поселились в небольших апартаментах в «Пьере», там была только гостиная и спальня. Уже в машине Дилл предложил заехать к нему и выпить по рюмочке на сон грядущий: он, дескать, хочет показать недавно купленную картину Боннара и услышать ее мнение. Этой идиотке, конечно, было что сказать – не зря ведь ее муж состоял в совете директоров Музея современного искусства! Когда она взглянула на картину, Дилл предложил ей выпить – она попросила бренди и, сев в кресло напротив, стала неспешно его потягивать. Между ними ничего не происходило, только свинка вдруг стала невероятно болтлива: рассказывала о лошадиной выставке в Саратоге, о напряженной игре в гольф с Доком Холденом в Лифорд Кее, о том, как она проигралась в бридж Джоан Пейсон и скорбит по своему любимому стоматологу, у которого она лечилась с детства, а теперь, после его смерти, ума не приложит, что же делать с зубами. Так она трепала языком почти до двух ночи. Дилл все поглядывал на часы – не только потому, что устал, но и потому, что жена должна была вернуться из Бостона рано утром: Клео сообщила, что успеет застать его дома до ухода на работу. И вот, когда дама сердца разглагольствовала о пульпите и чистке каналов, Дилл не удержался и спросил: «Прости, дорогая, ты хочешь трахнуться или нет?» Надо отдать должное аристократам: даже у самых тупых есть понятие о достоинстве. Она пожала плечами и сказала: «Пожалуй», – словно беседуя с продавщицей в шляпном магазине. Сдалась под непрошибаемым еврейским натиском.

В спальне она попросила не включать свет. Прямо-таки запретила это делать – и скоро ты поймешь почему. Они стали раздеваться, и она возилась целую вечность – что-то развязывала, расстегивала, вытаскивала, – причем совершенно молча. Только заметила вслух, что Диллоны спят в одной кровати (само собой, кровать-то в номере была одна). Дилл ответил, что с детства был маменькиным сыночком и не мог уснуть, пока не ляжет под теплый мягкий бок. Губернаторская жена не любила ни обниматься, ни целоваться. Да и целовать ее было все равно, что играть в бутылочку с тухлой тушей кита: даме действительно не помешал бы стоматолог. Дилловы приемчики не произвели на нее никакого впечатления, она просто лежала, незыблемая и равнодушная, как миссионер, которого тщетно пытаются вывести из себя потные суахили. Дилл не мог кончить. Он словно бултыхался в какой-то странной луже – все вокруг было таким скользким, что нащупать сцепление с поверхностью не удавалось. Он хотел поработать языком, однако она схватила его за волосы и завопила: «Нет-нет-нет-нет, ради бога, только не это!» Дилл сдался, лег на спину и сказал: «На минет, я так понимаю, можно не рассчитывать?» Она не удостоила его ответом. «Ладно, хрен с тобой, просто подрочи мне – и дело с концом!» Но она уже встала и снова попросила не включать свет, нет, провожать ее не надо, она сама доберется до дома. Слушая, как она одевается, Дилл потрогал свой член и заметил, что он какой-то странный… Тут, конечно, он вскочил и врубил свет. Все его причиндалы были липкие и выглядели так, словно на них засохла кровь. Это и была кровь. На кровати тоже алели огромные пятна крови размером с Бразилию. Губернаторская жена схватила сумочку, открыла дверь, и тут Дилл опомнился. Крикнул ей: «Что за бред? Зачем ты это сделала?!» Впрочем, он и сам все понял – нет, она ничего не сказала, но он перехватил ее взгляд, когда она закрывала дверь. С таким же видом Карино, жестокий метрдотель из «Элмера», вел «в Сибирь» какого-нибудь напыщенного болвана в синем костюме. Она его разыграла, наказала за еврейскую самонадеянность. А что это ты не ешь, Джонси?