Трумен Капоте - Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

Мы ужинаем (сухари, бекон, джем из ежевики) и обсуждаем завтрашний день. Впереди мое излюбленное занятие – закупка продуктов. Вяленая вишня и лимоны, имбирь, ваниль и консервированные гавайские ананасы, цедра, изюм, грецкий орех, виски и о-очень много муки, сливочного масла, бессчетное количество яиц, пряностей, специй… Как же мы столько утащим? Не пришлось бы пони в коляску запрягать!

Но перед закупкой продуктов еще предстоит решить денежный вопрос. Денег у нас почти нет, если не считать жалких крох, что изредка перепадают от родственников (десять центов по их меркам – крупная сумма), да нашего собственного скромного заработка: мы иногда устраиваем барахолки, продаем свежесобранную ежевику, домашний джем, яблочное желе и консервированные персики, выращиваем цветы для свадеб и похорон. Однажды мы заняли семьдесят девятое место в национальном футбольном конкурсе (приз пять долларов!) – хотя ни бельмеса не смыслим в футболе. Просто участвуем во всех конкурсах подряд, без разбору – сейчас, например, рассчитываем получить главный приз в пятьдесят тысяч долларов, который достанется автору названия для новой марки кофе: мы предложили «До полудня» и даже рекламный стишок придумали (впрочем, моя подруга долго сомневалась, нет ли в этих словах богохульства): «Кто “До полудня” пьет, тому Господь подает!» Если уж быть совсем честным, единственной по-настоящему прибыльной нашей затеей оказался музей «Странности и радости», открывшийся пару лет назад в сарае на нашем заднем дворе. Из радостей там был проектор с фотослайдами Вашингтона и Нью-Йорка, который мы выпросили у родственницы, побывавшей в тех краях (она пришла в ярость, когда поняла, зачем он нам понадобился), а из странностей – трехногий цыпленок, который вывелся у одной из наших кур. Все соседи хотели взглянуть на этого цыпленка: со взрослых мы брали по пять центов, с детей по два. И успели заработать добрых двадцать долларов, прежде чем музей пришлось закрыть по причине смерти главного экспоната.

Вообще-то нам каждый год удается наскрести к Рождеству необходимую сумму. Деньги – Кексовый фонд – мы храним в старинном бисерном кошелечке, который прячем под половицу, а половица та находится под ночным горшком, что стоит под кроватью в спальне моей подруги. Кошелек мы достаем из тайника крайне редко, только чтобы положить в него денег или, наоборот, взять немного: по субботам мне разрешается ходить в кинематограф, а билет стоит десять центов. Моя подруга еще ни разу не была в кинематографе – и не собирается. «Ты лучше сам мне расскажи, что там показывали, Дружок. Тогда я все гораздо ярче представлю. И потом, в моем возрасте нельзя портить глаза. Когда явится Господь, я хочу как следует его рассмотреть». Вот чего еще никогда не делала моя подруга: не бывала в ресторане, не отъезжала от дома дальше чем на пять миль [75] 8 км. , не посылала и не получала телеграмм, ничего не читала, кроме Библии да комиксов, не бранилась, не пользовалась косметикой, не желала никому зла, не врала умышленно, не бросала голодную собаку помирать с голоду. А вот что она делала и продолжает иногда делать: прибила мотыгой самую здоровую гремучую змею в округе (точнее, шестнадцать гремучих змей), жевала табак (тайком), приручала колибри (а вам слабо?), так чтоб те танцевали у нее на пальце, рассказывала страшилки про привидений (мы оба в них верим), да такие жуткие, что в июле мороз шел по коже, разговаривала сама с собой, выращивала самые красивые камелии в городе и помнила рецепты всех старинных индейских снадобий, включая волшебное зелье от бородавок.

Итак, поужинав, мы с ней уходим в самую дальнюю часть дома, в комнату, где моя подруга спит под лоскутным одеялом на железной кровати, выкрашенной в ее любимый цвет – розовый. Молча, упиваясь своей приобщенностью к тайне, мы достаем бисерный кошелек и вытряхиваем его содержимое на лоскутное одеяло. Долларовые купюры, плотно скрученные и зеленые, как весенние почки. Величавые пятидесятицентовики – эти увесистые монеты можно класть на глаза покойнику. Самые хорошенькие, жизнерадостные и по-настоящему звонкие монетки в десять центов. Гладкие, как галька в ручье, пятицентовики и четвертаки. Но больше всего здесь ненавистных пенни с запахом горечи. Минувшим летом домашние придумали платить нам по одному пенни за каждые двадцать пять убитых мух. О, эта августовская бойня – сколько мух отправилось тогда на небо! Мы ни капли не гордимся содеянным и теперь, пересчитывая пенни, будто заново перебираем дохлых мух. С цифрами мы оба не в ладах, поэтому считаем медленно, то и дело сбиваемся и начинаем заново. По подсчетам моей подруги мы скопили двенадцать долларов семьдесят три цента. По моим подсчетам – тринадцать.

– Очень надеюсь, что ты ошибся, Дружок. Тринадцать – скверное число! Или тесто не поднимется, или кто-нибудь, чего доброго, попадет из-за наших кексов на кладбище. Тринадцатого числа я даже из кровати не вылезаю!

В самом деле: тринадцатое число каждого месяца она проводит в постели. Поэтому теперь – от греха подальше – мы берем из кучки один пенни и выбрасываем в окошко.

Из продуктов, что понадобятся нам для рождественских кексов, дороже всего виски. Его и труднее всего достать, у нас ведь сухой закон. Впрочем, местные знают, что при необходимости бутылочку можно купить в кабаке у мистера Джонса по прозвищу Ха-ха. На следующий день, покончив с закупкой остальных ингредиентов, мы отправляемся по рабочему адресу мистера Ха-ха – в «сущий содом» (цитирую общественное мнение), то есть местный кабак на берегу реки, где можно поесть жареной рыбы и потанцевать. Мы уже не раз ходили сюда по тому же делу, только виски нам раньше продавала жена мистера Ха-ха, смуглая индианка с кожей цвета йода, вытравленными медно-рыжими волосами и смертельной усталостью на лице. Ее мужа мы в глаза не видели, но говорят, он тоже индеец – настоящий великан со шрамами от бритвы в пол-лица. Его прозвали Ха-ха за исключительную угрюмость: он никогда не смеется. Приближаясь к его заведению (большая бревенчатая хижина, украшенная изнутри и снаружи длинными разноцветными гирляндами, стоит на речном берегу под сенью деревьев, на ветках которых серым туманом повис мох), мы невольно замедляем шаг. Даже Принцесса прекращает носиться туда-сюда и льнет к нам. В кабаке убивают людей. Одного покромсали на куски, другого шарахнули по голове. Скоро в суде как раз будут слушать очередное такое дело. Конечно, все эти ужасы творятся там по ночам, когда мигают, отбрасывая безумные тени, цветные огоньки и воет виктрола. Днем же у кабака вид заброшенный и обшарпанный. Я стучу в дверь, Принцесса лает, а моя подруга кличет:

– Мистер Ха-ха! Мэм! Есть кто дома?