Уильям Моэм - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Ничего подобного, вовсе я не похож на Алешу, — смутился Нил.

— Вы не знаете себя. Не пытались себя понять. Почему вы стали натуралистом? Из-за денег? Да их было бы у вас гораздо больше, если бы вы сидели в конторе вашего дядюшки в Глазго. Мне чудится в вас что-то особенное, нездешнее. Я бы вам в ноги поклонилась, как отец Зосима Дмитрию.

— Ради Бога, не делайте этого, — улыбнулся он, слегка покраснев.

Но когда Нил прочитал романы, которые дала ему Дарья, он уже меньше удивлялся ее странностям. Они многое объяснили. Нил увидел в ней черты, свойственные многим героям русской литературы, но совершенно чуждые женщинам, которых он знал в Шотландии, — его матери или двоюродным сестрам из Глазго. Его больше не удивляло, что Дарья допоздна засиживается за чаем, целыми днями лежит на софе и читает, выкуривая одну сигарету за другой. Она могла бездельничать с утра до вечера, но при этом совершенно не страдала от скуки. В ней причудливым образом сочетались вялость и страстность. Дарья нередко повторяла, пожимая плечами, что, в сущности, она восточная женщина и только по прихоти судьбы родилась в Европе. Действительно, в ее движениях, по-кошачьи грациозных, проскальзывало что-то восточное. Неаккуратна она была донельзя и словно бы не замечала, что повсюду валялись окурки, старые газеты, пустые коробки. Но Нил уверял себя, что в Дарье есть что-то от Анны Карениной, и как бы переносил на нее жалость, которой проникся к этому пылкому несчастному созданию. Вскоре Нилу стала понятна и заносчивость Дарьи. В ее презрении к женщинам из местного общества не было ничего удивительного. Чем ближе он знакомился с ними, тем больше убеждался, что они действительно заурядны. Дарья отличалась от них живым умом, образованностью, а главное — необычайно тонкой натурой, рядом с ней все местные дамы казались совершенно бесцветными. Разумеется, Дарья не искала их дружбы. По дому она расхаживала в саронге и рубашке, однако, отправляясь с Ангусом на званый обед, одевалась с такой роскошью, что это было почти неуместным. Ей доставляло явное удовольствие демонстрировать пышную грудь и красивую спину. Она румянила щеки и подводила глаза, точно актриса на сцене. Хотя Нил с досадой замечал, как ее провожают насмешливыми или возмущенными взглядами, но в глубине души признавал, что она ведет себя нелепо. Конечно, на таких вечерах Дарья выглядела великолепно, но если не знать, кто она, можно было бы подумать, что ей недостает респектабельности. Однако с некоторыми ее привычками Нил никак не мог смириться. Взять хотя бы ее волчий аппетит. Его коробило, что за столом она съедала больше, чем они с Ангусом, вместе взятые. Откровенность ее суждений об отношениях между мужчиной и женщиной нередко шокировала его. Дарья не сомневалась, что в Шотландии он напропалую крутил романы, и добивалась от Нила подробных рассказов о всех его похождениях. С врожденной шотландской хитростью и осторожностью он парировал ее наскоки и уклонялся от ответов. Дарья поднимала его на смех.

Некоторые поступки Дарьи приводили его в полное замешательство. Нил привык к ее восторгам по поводу его внешности, и когда она повторяла, что он прекрасен, как юный скандинавский бог, пропускал это мимо ушей. Лесть оставляла Нила равнодушным. Но его передергивало, когда Дарья большой мягкой ладонью ласково ерошила его кудри или с улыбкой гладила по лицу. Он терпеть не мог, когда прикасались к его волосам. Как-то раз Дарье захотелось тоника, и она налила себе из стакана, стоящего на столе.

— Это мой стакан, — поспешно предупредил ее Нил. — Я только что из него пил.

— Ну и что? Вы же не больны сифилисом.

— Лично я никогда не пью из чужих стаканов.

Странные номера проделывала Дарья и с сигаретами. Однажды — это случилось вскоре после его приезда — он закурил, а проходившая мимо Дарья сказала:

— Дайте мне.

И вынула сигарету у него изо рта.

Затянувшись несколько раз, она как ни в чем не бывало вернула ему сигарету. На ней остались красные пятна от ее губной помады, и Нилу расхотелось курить. Но он побоялся, что Дарья сочтет его невежей, если он выбросит сигарету. Его едва не стошнило. Потом она не раз обращалась к нему с подобной просьбой:

— Пожалуйста, раскурите для меня сигарету.

Нил послушно делал то, что его просили, и Дарья, наклонившись к нему, приоткрывала рот. Как он ни старался, все-таки конец сигареты оказывался немного влажным, и непонятно, как она не брезговала. Все это отдавало ужасной фамильярностью. Нил был уверен, что Манро от подобной сцены не пришел бы в восторг. Дарья даже раз или два проделала этот номер в клубе. Нил чуть не сгорел от стыда. Конечно, в чудачествах Дарьи было мало приятного, но ничего не поделаешь, русские вообще странный народ. А вот собеседницей она была необыкновенной. Разговоры с ней доставляли Нилу какое-то неизъяснимое наслаждение. Образно говоря, они возбуждали, как шампанское (Нил однажды попробовал его и нашел отвратительным). Говорить с Дарьей можно было о чем угодно. Ее суждения были неординарны, высказывания неожиданны. Нила поражала ее интуиция. Эта женщина не давала лениться уму и будила воображение. Никогда еще Нил не чувствовал, что живет столь полной жизнью. Он словно поднимался на горные вершины, откуда открывались безграничные горизонты духа. Нил не без самодовольства думал о том, какой возвышенный характер носит их общение. В беседах с ним Дарья ни в грош не ставила хваленый здравый смысл. Нил не мог не признать, что во многих отношениях она была умнейшей женщиной из всех, кого он знал (со свойственной ему осмотрительностью он даже наедине с собой воздерживался от утверждений, которые не мог подкрепить доказательствами). Ко всему прочему она была женой Ангуса Манро.

В то время как в Дарье многое претило ему, Манро он принимал безоговорочно и всем сердцем. Даже достоинства Дарьи отчасти померкли бы, если бы не восхищение, какое вызывал у него Ангус. Перед Манро он преклонялся. Как никогда и ни перед кем на свете. В его глазах хранитель музея был образцом здравомыслия, уравновешенности, терпимости, и Нил мечтал со временем стать похожим на него. Манро не любил лишних слов, но все его замечания были исполнены глубокого смысла. Он обо всем судил как истинный мудрец. Нилу нравился его суховатый юмор, по сравнению с которым крепкие мужские шутки в клубе казались плоскими. Доброта и терпимость никогда не изменяли Манро, он всегда держался с достоинством, исключавшим всякую фамильярность, и в то же время без намека на надменность или спесь. В каждом своем слове он был честен и правдив. Нил восхищался Манро и как ученым. Он работал с творческой фантазией, скрупулезно и не щадя сил. Хотя, разумеется, его больше привлекали научные исследования, он добросовестно занимался музейной рутиной. В то время Манро вдохновенно изучал способности кровососок к размножению без оплодотворения и собирался писать на эту тему статью. И тут произошел случай, который надолго запомнился Нилу. Маленький гиббон умудрился освободиться от привязи и съел всех личинок, уничтожив собранный с таким трудом научный материал. Нил чуть не плакал. Ангус Манро, взяв обезьянку на руки, только улыбался и гладил ее.