Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Длинный свободный красный бархатный халат, изящно облегающий стройное моложавое тело, чуть натягивается, когда она поправляет букет, кладет журнал на полку, закрывает крышку серебряной шкатулки с сигаретами. У нее безупречный вкус. Вещи кажутся красивее, когда она к ним прикасается. Дом не кичится излишней роскошью, нет ничего крикливого, показушного, но как же приятно здесь жить. Недаром Крейг его любит.

Сидя со стаканом виски, он наблюдал, как жена медленно движется по теплой, приветливой комнате, и постепенно забывал о надоедливых гостях. В этот момент, молчаливо восхищаясь ею, он чувствовал, что любит жену и рад, что женился. Он знал ее недостатки. Она лгунья, мотовка, коварна и хитра, часто претенциозна, тащит в дом людей второго сорта, потому что опасается выглядеть бледно на фоне остроумных, красивых, образованных людей; она изменяет ему и в то же время донимает приступами ревности; когда случаются неприятности, непременно находит способ свалить ответственность на других, обычно на него, часто надоедает мужу. И все же он любил ее. Не бывает идеальных браков. Каждый партнер должен чем-то поступаться. Он не питал иллюзий относительно собственной безупречности и был уверен, что в душе Пенелопа хранит куда более длинный список его недостатков, чем он может предъявить ей.

Он отставил стакан, встал, подошел к ней и поцеловал в затылок. Пенелопа на миг оцепенела, словно он застал ее врасплох.

— Пойдем спать, — прошептал он.

Пенелопа отстранилась:

— Иди сам, у меня еще дела.

— Я хочу с тобой.

Она быстро пересекла комнату и выставила перед собой стул, словно защищаясь.

— Я думала, что в этом смысле между нами все кончено.

— Как видишь, нет.

— Для меня — кончено.

— Что ты сказала?

— Сказала, что для меня все кончено. Раз и навсегда. Не желаю спать с тобой и вообще с кем бы то ни было, — не повышая голоса, ответила она.

— И в чем причина? — осведомился он, пытаясь сдержать гнев. — Кто провинился?

— Ты. Все. Оставь меня в покое.

Крейг взял стакан и долго пил.

— Когда протрезвишься утром, — процедила она, — обнаружишь свою страсть аккуратно убранной в дальний угол сейфа. Вместе с кучей других вещей.

— Я не пьян, — возразил он.

— Ну да. Только пьешь каждый вечер.

— Ты это серьезно?

— Еще как.

— Ни с того ни с сего?

— Вовсе нет. — Пенелопа по-прежнему укрывалась за стулом. — Я давным-давно тебе надоела. Да ты и не даешь себе труда скрывать это. Сегодня ты разве что не зевал прямо в глаза моим друзьям.

— Признай, Пенни, — уговаривал он, — сегодня собралось не слишком блестящее общество.

— Ничего я не собираюсь признавать.

— Один Берти Фолсом чего стоит…

— Многие считают его умным, интересным человеком…

— Многие и Гитлера считали умным, интересным человеком.

Он шагнул к ней, но, увидев, как побелели костяшки ее пальцев, стиснувших спинку стула, замер.

— Брось, Пенни, — мягко попросил он, — не позволяй себе под влиянием мимолетного настроения говорить вещи, о которых завтра пожалеешь.

— Это не мимолетное настроение, — отрезала она, плотно сжав губы. Теперь даже неяркий свет не скрывал ее возраста. — Я давно об этом думала.

Он допил виски, сел, испытующе глянул на нее. Она ответила пристальным взглядом, полным нескрываемой враждебности.

— Что же, — выговорил он, — значит, дошло и до развода. За это следует выпить.

Он встал и понес стакан к бару.

— Обойдемся без развода, — предложила она. — Ты ведь не собираешься снова жениться?

Он сухо рассмеялся и налил неразбавленного виски.

— Я тоже не выйду замуж, — продолжала она.

— И что же теперь? Жить вместе, словно ничего не случилось?

— Да. Хотя бы ради Марши и Энн. Не так уж это сложно. Между нами давно уже почти ничего нет. Только когда ты не валишься с ног, не сражен очередным провалом, когда тебя одолевает бессонница, ты вспоминаешь, что у тебя есть жена, и принимаешься лизать мне пятки.

— Я запомню это выражение, Пенни, — бросил он. — «Лизать пятки».

Но она, словно не слыша, презрительно скривилась.

— Четыре-пять ночей в году — вот и все твои претензии. Думаю, мы оба вполне обойдемся без таких супружеских утех.

— Мне сорок пять лет, Пенни. Вряд ли я сумею до конца жизни хранить целомудрие.

— Целомудрие! — хрипло засмеялась она. — Для таких, как ты, есть другое определение. Можешь делать все что заблагорассудится. Впрочем, как всегда.

— Думаю, — спокойно заметил он, — пора отправляться в долгое приятное путешествие. Европа. Вот где я давно не был!

— Девочки приедут на Рождество, — напомнила она. — Самое меньшее, что ты можешь для них сделать, — встретить праздник всей семьей. Не вымещай на них злобу.

— Хорошо, — кивнул он. — Европа подождет.

Он услышал телефонный звонок и, еще не совсем соображая, где находится, едва не попросил жену взять трубку. Но тут же встряхнулся, огляделся, понял, что сидит за резным псевдоантикварным письменным столом в гостиничном номере с окнами на море, и схватил трубку.

— Крейг у телефона.

Послышалось отдаленное завывание проводов, невнятный гул американских голосов, слишком тихий, чтобы разобрать слова, прорезались ни с того ни с сего несколько фортепьянных нот, потом щелчок и тишина. Крейг нахмурился, положил трубку и посмотрел на часы. Начало первого ночи, то есть между тремя и шестью дня на американском континенте. Он подождал, но телефон продолжал молчать.

Крейг встал и налил себе виски. И вдруг ощутил влагу на щеках. Он подошел к зеркалу и, не веря собственным глазам, увидел, что плачет. Он грубо смахнул слезы тыльной стороной ладони, осушил стакан наполовину и разъяренно уставился на телефон. Кто пытался дотянуться до него через океан, чье послание сбилось с пути?

Возможно, именно этот, единственный голос мог бы все прояснить: сказать, что с ним делается, каковы его актив и пассив, велики ли долги и сколько должны ему. В какую графу невидимой банковской книги стоит внести его женитьбу, дочерей и карьеру. Раз и навсегда дать ему знать, моральный ли он банкрот или человек вполне состоятельный с точки зрения этики, объявить, растратил ли он впустую способность любить, ответить на вопрос, не было ли в эту эпоху войн и бесконечного ужаса его увлечение миром теней и грез жестоким нарушением принципов чести и благородства.

Но телефон молчал. Неведомый голос так и не долетел до него. Крейг допил свое виски.

Раньше стоило ему уехать, как Пенелопа принималась названивать почти каждую ночь, перед тем как лечь спать.

— Не могу спокойно уснуть, — объясняла она, — пока не услышу тебя и не уверюсь, что с тобой все в порядке.

Телефонные счета были чудовищными.

Порой ее звонки раздражали его, иногда же Крейга захлестывала неожиданная нежность при звуках знакомого низкого мелодичного голоса, доносившегося из далекого города, с другого континента. Ему становилось не по себе при мысли о том, что она шпионит за ним, проверяет, один ли он в номере, хотя после того, что случилось между ними, он не считал себя обязанным хранить ей верность, по крайней мере верность такого рода. Бывало, он ей изменял. И твердил себе, что делает это без малейших угрызений совести. И нельзя сказать, что, потакая своим прихотям, он не получал удовольствия. Но никогда не позволял себе длительных связей, считая, что это в какой-то степени защищает его брак. По той же причине он никогда не следил за женой и не старался подробнее узнать о ее отношениях с посторонними мужчинами. Она же втайне рылась в его бумагах, выискивала имена женщин, хотя он не вскрывал адресованных ей писем и не расспрашивал, с кем она видится и куда ходит. Не слишком вдаваясь в рассуждения о мотивах такого поведения, он чувствовал: это было бы унизительным для него и оскорбляло бы самолюбие. Он давно разгадал чисто женские уловки ночных звонков Пенелопы, но по большей части относился к ним терпимо, отчасти забавлялся, а иногда чувствовал себя польщенным. Теперь же понял, как ошибался. Они с самого начала были неискренни друг с другом, словно боялись хотя бы раз поговорить откровенно, и этим окончательно разрушили свой брак.