Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Мне кажется, это лучшая вещь из всего, что он написал после «Пехотинца», по крайней мере она проникнута тем же настроением. Вы увидите сами, когда прочтете.

Пьесы Эда находили достойное сценическое воплощение исключительно в период работы с вами и Фрэнком Баранисом. Надеюсь, что вы трое сумеете и на этот раз собраться вместе.

Я верю в ваш талант, честность и желание максимально приблизить театр к реальности. Считаю вас также слишком рассудительным и порядочным человеком, чтобы позволить тяжелым воспоминаниям встать на пути стремления к совершенству.

Когда вы прочтете эту пьесу, пожалуйста, позвоните. Лучше всего утром, часов в десять. Эд снимает неподалеку маленький офис, и к этому времени его уже не будет дома. Ваша Сью».

Верная, наивная, исполненная оптимизма жена. Как всегда. Жаль, что ее тем летом не было в Антибе.

Он долго рассматривал рукопись. Напечатано плохо, а сшито еще хуже. Возможно, печатала преданная жена. Вряд ли Бреннеру по карману нанять профессиональную машинистку. «Тяжелые воспоминания», — пишет Сьюзен Бреннер. Дело уже не только в них. Они погребены под таким грузом новых воспоминаний, мучительных и не только, что теперь почти не задевают его. Так, пошлый анекдот, рассказанный о почти незнакомом человеке.

Крейг встал и открыл дверь. Белинда за своим столом читала роман.

— Белинда, ни с кем меня не соединяйте, пока не попрошу.

Белинда кивнула. В последнее время сюда почти никто не звонил. И сказал он это автоматически, лишь по привычке.

Он сел и стал читать неровно напечатанные строчки. Уже через час он перевернул последнюю страничку. Крейгу очень хотелось, чтобы пьеса оказалась удачной, но, отложив рукопись, он понял, что не станет за нее браться.

Сюжет, как и в «Пехотинце», был военный. Только не о битвах, а о войсковой части, сражавшейся в Африке и переведенной в Англию перед высадкой на европейском побережье. Крейгу показалось, что автор хотел сказать многое, но так и не сумел осуществить свои замыслы. Среди действующих лиц были ветераны, закаленные в сражениях или, наоборот, доведенные до отчаяния, сломленные ужасами войны. Они противопоставлялись зеленым новичкам, которым еще только предстояло пройти школу мужества. Молодежь, отнюдь не уверенную в собственной отваге и не знавшую, как вести себя, когда настанет время идти в бой, подвергали жестокой муштре и держали в страхе перед стариками. Кроме изображения постоянных довольно жестоких стычек между двумя группами, было еще несколько сцен с участием местных жителей, девушек, британских солдат и их родственников — Бреннер пытался анализировать природу различий между представителями двух обществ, которых столкнули вместе капризы войны.

Стилистически пьеса была крайне неровной: автор переходил от трагедии к мелодраме, а потом к грубому фарсу. В отличие от первой пьесы, простой, цельной, беспощадно-реалистично, неумолимо ведущей к неизбежной кровавой развязке, сюжет этой пьесы оказался расплывчатым, морализаторским, автор беспорядочно метался от сцены к сцене, от эмоции к эмоции. По мнению Крейга, зрелость Бреннера, если это можно назвать именно так, лишила его творчество прежней ясности. Из произведения ушла душа. Видимо, предстоит нелегкий разговор со Сьюзен.

Он потянулся было к телефону, но тут же отдернул руку. Пожалуй, лучше перечитать пьесу на свежую голову. Нужно выждать хотя бы сутки.

Но и на следующий день его мнение не изменилось. Не было смысла откладывать неизбежное.

— Сьюзен, — начал он, услышав ее голос, — боюсь, что не смогу за нее взяться. Хотите, объясню почему?

— Нет, — отказалась она. — Оставьте рукопись у секретаря. Я заберу ее по дороге.

— Зайдите хотя бы поздороваться.

— Нет. Не испытываю ни малейшего желания.

— Мне ужасно жаль, Сью.

— Мне тоже, — бросила она. — Я думала о вас лучше.

Он медленно положил трубку. Начал читать другой сценарий, но скоро понял, что не улавливает смысла. Потом вдруг схватил трубку и попросил Белинду соединить его с Брайаном Мерфи.

После положенных приветствий Крейг спросил Мерфи о здоровье и узнал, что тот превосходно себя чувствует и уезжает на уик-энд в Палм-Спрингс. Он никак не мог приступить к делу, и Мерфи выручил его, спросив:

— Чему я обязан такой чести?

— Я насчет Эда Бреннера, Мерф. Не можешь подыскать ему работу? Он не в слишком хорошей форме.

— Ты решил позаботиться о Бреннере?

— Вовсе нет. Наоборот, хочу, чтобы он не знал о нашем разговоре. Просто подбери ему работу.

— Я слышал, он заканчивает пьесу, — заметил Мерфи.

— И все же он не в форме.

— Ты ее прочел?

— Нет, — поколебавшись, солгал Крейг.

— Это означает, что все-таки читал и тебе не понравилось, — заключил Мерфи.

— Говори тише, Мерф. И никому ничего не передавай. Ты сделаешь для него что-нибудь?

— Попытаюсь, — неохотно обронил Мерфи. — Но ничего не обещаю. Здесь и так не протолкнуться. Вот для тебя я готов на все. Только прикажи. Сделать?

— Не надо.

— Прекрасно. Сам понимаешь, вопрос чисто риторический. Передай привет Пенни.

— Обязательно.

— А знаешь, Джесс… — начал Мерфи.

— Что?

— Люблю, когда ты звонишь. Ты единственный клиент, который звонит за свой счет.

— Я мот и гуляка, — вздохнул Крейг и, повесив трубку, подумал, что шансов на то, что Мерфи найдет что-нибудь для Эда Бреннера на западном побережье, почти нет.

Он не пошел на премьеру пьесы Бреннера, хотя купил билет. И все потому, что утром того дня ему позвонили из Бостона. Его приятель режиссер Джек Лотон пытался поставить там мюзикл и попросил его приехать в Бостон, поскольку спектакль на грани провала и только он способен посоветовать, что предпринять. Крейг отдал билет Белинде и улетел в Бостон дневным рейсом. До начала вечернего представления он избегал как Лотона, так и всех занятых в спектакле. Хотел увидеть и оценить шоу свежим глазом. Не желал сидеть в зале уже обремененный жалобами продюсеров на режиссера, обличениями режиссера, продюсеров, взаимными обвинениями актеров — словом, обычными людоедскими ритуалами, вызванными неудачей спектакля.

Он не спускал глаз со сцены и чем дальше, тем больше росло в нем чувство жалости. Жалости к драматургам, композитору, певцам и танцорам, солистам и исполнителям вторых ролей, музыкантам и публике. Постановка обошлась в триста пятьдесят тысяч, блестящие таланты трудились несколько лет над сценическим воплощением пьесы, танцоры буквально парили в воздухе, звезды, получившие мировое признание, превзошли себя. И ничего. Эффектные декорации появлялись и исчезали, вакханалия звуков затопила зал, актеры улыбались стоически и безнадежно, бормоча остроты, к которым зрители оставались равнодушными, продюсеры в отчаянии топтались за кулисами. Лотон, сидя в заднем ряду, сорванным, охрипшим голосом диктовал заметки секретарше, и та записывала их в блокнот карандашом, в который был вмонтирован маленький фонарик. И ничего.