Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Будем здоровы, — эхом отозвался Крейг.

— Ммм, — оценивающе промычала Энн, сделав большой глоток виски. Крейг вспомнил, как любил наблюдать за дочерью в детстве, пока та пила перед сном молоко.

Энн оглядела большую комнату.

— Этот номер, должно быть, ужасно дорогой.

— Ужасно, — согласился он.

— Мамуля все твердит, что ты кончишь дни в богадельне.

— И вероятно, права.

— Она говорит, ты безобразно расточителен.

— Кому и знать, как не ей.

— Она донимает меня расспросами, употребляю ли я наркотики.

Энн, очевидно, ждала подобного вопроса и от него.

— Судя по тому, что я видел и слышал, — объяснил Крейг, — стоит считать само собой разумеющимся, что каждый студент каждого американского колледжа рано или поздно хоть раз да выкурит косячок. Наверное, ты тоже в их числе.

— Наверное, — согласилась Энн.

— Кроме того, я полагаю, ты достаточно умна, чтобы экспериментировать с чем-то более опасным. Вот, собственно, и все. А теперь давай наложим мораторий на упоминание о мамуле, согласна?

— Знаешь, о чем я думала за ужином, глядя на тебя? — неожиданно спросила Энн. — Я думала, какой ты у меня красивый. Густые волосы, ни капли жира и избороздившие лицо следы прожитых лет. Совсем как удалившийся на покой гладиатор, правда, слишком чувствительный, потому что старые раны все ноют.

Крейг рассмеялся.

— Но это благородные морщины, — поспешно заверила она. — Словно весь твой жизненный опыт отражен на лице. Ты самый привлекательный из всех мужчин, которых я здесь встречала…

— Да ты здесь и дня не пробыла, — отмахнулся он, хотя в душе был доволен. Совершенно по-дурацки доволен.

«Погоди, — предостерег он себя, — неизвестно, что будет дня через два!»

— И не только я, — продолжала Энн. — Все женщины в ресторане многозначительно на тебя поглядывали: эта коротышка мисс Сорель, потрясающая француженка-актриса, даже Соня Мерфи! Даже Гейл Маккиннон!

— Должен признаться, я ничего такого не заметил.

Он не рисовался. И до ужина, и после голова была забита совершенно другими проблемами.

— В этом самое главное! — горячо воскликнула Энн. — Ты этого не замечаешь. Я так люблю входить с тобой в комнату, когда все женщины обожающе пялятся на тебя, а ты их будто не замечаешь! Должна признаться… — Она с наслаждением развалилась в мягком кресле. — Никогда не думала, что повзрослею настолько, чтобы разговаривать с тобой в подобном тоне. Ты рад, что я приехала?

Вместо ответа он подошел к ней, наклонился и поцеловал в макушку.

Энн улыбнулась, вдруг став похожей на хорошенького мальчишку.

— В один прекрасный день из тебя получится чудесный отец для одной девушки.

Зазвонил телефон. Крейг глянул на часы. Почти полночь. Он не пошевелился. Снова звонок.

— Не хочешь отвечать? — осведомилась Энн.

— Вряд ли я стану счастливее, если отвечу, — буркнул он, но все же взял трубку. Звонил портье. Он хотел знать, не у него ли в номере мисс Крейг. Ей звонят из Соединенных Штатов.

— Это тебя, Энн. Из Штатов.

Лицо Энн мгновенно погасло.

— Хочешь говорить здесь или в спальне?

Энн, поколебавшись, встала и осторожно поставила стакан на столик у кресла.

— В спальне, пожалуй.

— Переключите на другой телефон, пожалуйста, — попросил Крейг портье.

Энн вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Минуту спустя послышались звонок и ее невнятный голос.

Захватив с собой стакан, Крейг вышел на балкон, чтобы ненароком не подслушать, о чем говорит Энн. На набережной было еще полно людей и машин, но холод прогнал завсегдатаев с террасы. Море катило длинные валы, тяжело разбивающиеся о берег; белая пена призрачно светилась в отраженных огнях города.

«Давным-давно Софокл слышал такое на Эгейском море, — подумал Крейг. — И на память ему пришли тяжкие превратности судьбы, властители страданий человеческих».

О каких превратностях судьбы вспомнил бы Софокл сегодня, слушая шум прибоя в Каннах? Кто радуется, кто страдает? Интересно, Софокл — это настоящее имя или он тоже пользовался nom de plume? «Эдип в Колоне» Малкольма Харта, ныне почившего.

Читала ли Пенелопа сегодняшнюю «Трибюн»? Что почувствовала, если вообще способна чувствовать, когда наткнулась на имя Эдварда Бреннера, еще одного умершего писателя?

Уловив стук двери, Крейг вернулся в гостиную. Лицо Энн было по-прежнему мрачным. Она молча подняла стакан и одним глотком осушила.

«Видимо, — заключил он, — не я один в нашей семейке много пью».

— Что-то серьезное? — выдавил он.

— Не совсем, — отнекивалась она, хотя выражение ее физиономии противоречило словам. — Просто парень из моего колледжа.

Она налила себе виски, почти не разбавляя содовой, как заметил Крейг.

— О Господи, ну почему они от меня не отцепятся!

— Не хочешь объяснить подробнее?

— Он воображает, что влюблен в меня. Хочет жениться. — Она со злостью плюхнулась на стул, все еще сжимая ладонями стакан, и вытянула длинные загорелые ноги. — Приготовься принимать гостей. Он заявил, что летит сюда. В наши дни авиабилеты так безобразно дешевы, что просто кошмар. Каждый, кому взбредет в голову, может тебя преследовать. Я просила позволить мне приехать еще и поэтому. Хотела слинять от него. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Причина как причина, не хуже остальных, — равнодушно бросил он.

— Мне казалось, я тоже его люблю, — продолжала Энн. — Целый жаркий месяц. Накал страстей и все такое. Мне нравилось с ним спать, возможно, нравится и сейчас. Но замуж… Господи помилуй!

— Я сознаю, что безнадежно отстал от жизни, — возразил Крейг, — но что такого ужасного в желании парня жениться на любимой девушке?

— Все! Вот Гейл Маккиннон не рванула под венец с зеленым недоучкой спортсменом! И не собирается сидеть дома и разогревать в печи полуфабрикаты, дожидаясь, пока дорогой муженек прибудет из офиса пятичасовой электричкой!

— Верно, — признал Крейг.

— Прежде всего я должна стать самостоятельной, — объявила Энн. — Как она. А если потом пожелаю выйти замуж, то выйду за человека, который примет мои условия.

— Неужели замужняя женщина не может сохранить самостоятельность?

— Только не с этим олухом, — отрезала Энн. — И спортсмен-то он никудышный! Ему дали стипендию от футбольного клуба, в старших классах он играл то ли в сборной штата, то ли в какой-то другой кретинской команде или что-то в этом роде, и на первой же тренировке в университете он повредил коленку и даже в футбол теперь играть не способен! Милый мальчик, ничего не скажешь! Ах, может, я и вышла бы за него, будь он умен или хотя бы честолюбив и собирался бы чего-то достичь в жизни. Но его отец торгует зерном и фуражом в Сан-Бернардино. О Боже, Сан-Бернардино! Не дам похоронить себя в какой-то пыльной прерии! Он твердит, что не имеет ничего против, если женщина работает. Пока не появятся дети, естественно. Подумать только, в наше время, когда в мире ежедневно происходит столько всего: войны, революции, безумства с водородной бомбой, убийства негров… женщины наконец решили возмутиться и потребовать, чтобы с ними обращались, как с людьми. Понимаю, я кажусь наивной и глупой, и не знаю, какого черта мне предпринять, но уверена в одном: не собираюсь кончить свои дни, обучая малышей умножению, только потому, что какой-то калифорнийский болван втрескался в меня. Говорю тебе, папа, секс — самая большая ловушка, изобретенная человечеством, и я постараюсь ее избежать. Хуже всего то, что, когда я услышала по телефону его голос: «Энн, я этого не вынесу», — мои внутренности мгновенно превратились в сладкий вязкий сироп. Дерьмо! Мне плевать, даже если он последний нищий, если ходит босиком, лишь бы стремился к чему-то: вступить в коммуну, выпекать соевый хлеб, выставить кандидатуру в конгресс, стать физиком-ядерщиком или путешественником. Конечно, крыша у меня еще не едет, но и не такая уж я мещанка. — Она осеклась и глянула на отца: — Или все-таки мещанка? Ты как думаешь?