Бенджамин Дизраэли - Сибилла

— Да что ты в этом понимаешь? Ты сам когда-нибудь жил на семь-восемь шиллингов в неделю? Что можешь знать о народе ты, коротающий время в лондонских клубах или прекрасных загородных усадьбах? Я полагаю, тебе хочется, чтобы народ жил так же, как те, кто обедает в «Будлзе»? {363} Говорю тебе, семья может хорошо жить на семь шиллингов в неделю, а на восемь — так просто отлично! Бедняки благоденствуют, — по крайней мере, в сельских районах, — и это еще мягко сказано. У них стабильный доход, вот что самое главное, им неведомы тревоги и заботы: у них всегда есть пристанище, у них всегда есть дом. Людям без забот не нужно так много еды, как тем, чья жизнь — одно сплошное беспокойство. Посмотри, как долго они живут! Сравни их уровень смертности со смертностью в фабричных районах! Поджоги, как же! Была бы у нас настоящая сельская полиция, о такой вещи, как поджог, никто бы даже и не слышал!

Наступила пауза. Лорд Марни залпом осушил еще один бокал. Эгремонт не спеша пил свое вино. Наконец он заговорил:

— Из-за нашего спора я забыл о самом главном, Джордж, о том, почему я так рад, что мы теперь остались с тобой наедине. Мне неприятно утруждать тебя, но я и сам оказался в чертовски затруднительном положении. Я обнаружил письмо от моего агента. Мне нужно оплатить те самые расходы на избирательную кампанию.

— Я почему-то считал, что дело уже улажено.

— Каким же это образом?

— По-моему, мама дала тебе тысячу фунтов.

— Так и есть, только я давно нашел ей применение.

— Мне кажется, в наше время это более чем достойная плата за место в парламенте. Если уж ты занял свое кресло, то вместо избирательного взноса следует оплатить другие счета.

— В твоих словах, возможно, есть изрядная доля истины, — сказал Эгремонт, — только теперь уже слишком поздно рассматривать всё с этой позиции. Расходы сделаны, и их следует оплатить.

— Не вижу связи, — сказал лорд Марни. — Мы заплатили тысячу фунтов, а долги по-прежнему остались. Где это видано: предвыборная гонка без непогашенных долгов? Помнится, я не раз слышал, как отец рассказывал, что, когда он баллотировался в парламент от этого графства, наш дед заплатил сто тысяч фунтов, и всё равно я знаю, что до сих пор остались неоплаченные счета. Из года в год я получаю анонимные письма, в которых мне угрожают ужасным возмездием в том случае, если не заплачу сто пятьдесят фунтов за завтрак в «Веселых лудильщиках».

— Ты всё остришь, а дело требует серьезного подхода. Я бы хотел, чтобы все мои счета были немедленно оплачены.

— А мне хотелось бы знать: откуда я возьму средства? У меня их нет. Число амбаров, которые я сейчас строю, просто ужасает! Потом эта страсть к осушению — она ведь любой кошелек осушит. А что ты скажешь о двух миллионах черепиц в этом году? А рента, ради которой мы приносим эти ужасные жертвы, — она же почти номинальна или скоро станет таковой. Они ни за что не успокоятся, пока последнее не вытянут. Это же ясно как день. Я готов к сокращению расходов на четверть: если дело коснется хлебных законов, то меньше никак не выйдет. Маме следовало бы принять это во внимание и, соответственно, уменьшить свою вдовью долю. Только помяни мое слово: она на такое ни за что не пойдет. Люди так эгоистичны! Тем более она уже дала тебе эту тысячу фунтов, которые, по сути, если разобраться, были взяты из моего кармана.

— Всё это ты уже говорил. Как это понимать? Я вступил в эту борьбу по наущению родни, а вовсе не из собственных чувств. Ты — глава семьи, и с тобой данный шаг согласовывали. Не будь я уверен, что всё делается с твоего одобрения, я ни за что бы не стал участвовать в этой избирательной кампании.

— А я, между прочим, рад, что ты так поступил, — заметил лорд Марии. — Парламент для нашего сословия — великое дело; особенно теперь — куда важнее, чем в былые времена. Я искренне радовался твоему успеху, и это порядком задело окрестных вигов. Некоторые считают, будто только у одной семьи на целом свете имеется свой собственный Ричмонд или Мальтон {364} . Выдвинуть тебя в парламент от насиженного местечка — настоящий триумф.

— Что ж, теперь нужно упрочить успех, — сказал Эгремонт, — и быстрая оплата наших расходов — это самый действенный способ, уж поверь мне на слово.

— У тебя впереди еще шесть лет, а то и семь, — сказал лорд Марни, — я же рассчитываю увидеть тебя супругом леди Джоан Фитц-Уорен намного раньше.

— Я не желаю связывать эти два обстоятельства, — твердо произнес Эгремонт.

— Они неразделимы, — возразил лорд Марни.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я считаю, что скрупулезная оплата расходов на предвыборную кампанию в высшей степени смехотворна, и я не имею права в ней участвовать. Законные издержки, по твоим же словам, оплачены; в противном случае я как глава семьи был бы обязан покрыть их — но не более того. Я не могу заставить себя поощрять расходы, которые, без сомнения, совершенно излишни и, вероятно, — чего я весьма опасаюсь, — направлены на незаконные и безнравственные цели.

— Это твое окончательное решение?

— Плод кропотливейших раздумий и самой искренней заботы о твоем благополучии.

— Знаешь, Джордж, я и раньше это подозревал, теперь же я совершенно уверен, что мир еще не знал такого проходимца, как ты.

— Оскорбление не довод, мистер Эгремонт.

— Ты ниже любых оскорблений, равно как и не заслуживаешь никаких чувств, — кроме того, которое меня сейчас переполняет. — И Эгремонт встал из-за стола.

— Можешь благодарить собственное упрямство и тщеславие, — сказал лорд Марни. — Я взял тебя в замок Моубрей, все карты были у тебя на руках, однако играть ты не захотел.

— Вы уже однажды подобным образом вмешались в мои дела, лорд Марни, — сказал Эгремонт: глаза его сверкали, щеки побледнели от ярости.

— На вашем месте я бы не стал повторять этого, — с угрозой в голосе произнес лорд Марни.

— Это еще почему? — вспыхнул Эгремонт. — Да кем или чем вы себя возомнили, если смеете так ко мне обращаться?

— Я ваш старший брат, сэр, и наше родство — единственная причина, по которой вы можете претендовать на признание в обществе.

— Да будь проклято это общество, если оно диктует подобные требования! — сказал Эгремонт, возвышая голос. — Требования, основанные на эгоизме, жестокости и обмане, ведущие к развращению нравов, горю и злодеяниям.

— Я заставлю вас уважать эти требования, во всяком случае, в этом доме, сэр, — взревел лорд Марни, вскочив со стула.

— Только попробуйте тронуть меня! — воскликнул Эгремонт. — И я забуду, что вы сын моей матери, и швырну вас наземь. Вы стали моровой язвой моей жизни: вы похитили мою невесту, а теперь собираетесь украсть и мою честь.

— Лжец и негодяй! — крикнул лорд Марни, бросаясь в сторону брата, но в эту секунду в комнату вбежала супруга его светлости и повисла на нем.