Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная

«Я никогда сюда не вернусь», – сказал я себе.

За мною захлопнулась дверь, низенькая дверца в стене, которую я отыскал и открыл в Оксфорде; распахни я ее теперь, и там не окажется никакого волшебного сада.

Я вынырнул на поверхность, на свет прозаического дня и на свежий морской воздух, после долгого плена в темных стенах коралловых дворцов и в колышущихся джунглях океанского дна.

Позади осталось – что? Юность? Отрочество? Романтика? Некое свойственное им волшебство, «Учебник юного мага», маленький лакированный ящичек, где рядом с обманными бильярдными шарами лежит черная волшебная палочка, монетка, складывающаяся пополам, и цветы из перьев, которые можно протянуть через полую свечу.

– Я расстался с иллюзией, – говорил я себе. – Отныне я буду жить в мире трех измерений и руководствоваться моими пятью чувствами.

С тех пор я успел убедиться, что такого мира нет, но тогда, бросая прощальный взгляд на скрывающийся за поворотом аллеи дом, я думал, что мир этот не надо даже искать, что он обступит меня со всех сторон, стоит лишь выехать на шоссе.

Так я возвратился в Париж, к друзьям, которых успел там завести, и к новым привычкам. Я думал, что больше никогда не услышу о Брайдсхеде, но в жизни редки такие внезапные и окончательные разлуки. Не прошло и трех недель, как я получил письмо, написанное офранцуженным монастырским почерком Корделии.

«Голубчик Чарльз, – писала она, – мне было так ужасно грустно, когда Вы уехали. Могли бы зайти попрощаться.

Мне все известно о Вашем позоре, и я пишу Вам, чтобы сообщить, что я тоже опозорилась; утащила у Уилкокса ключи и достала Себастьяну виски и была застигнута на месте преступления. Ему было очень нужно. По этому поводу был (и еще не кончился) грандиозный скандал.

Мистер Самграсс уехал (хорошо!), и, по-моему, тоже с позором, хотя за что, непонятно.

Мистер Моттрем пользуется благосклонностью Джулии (плохо!) и собирается увезти Себастьяна (очень, очень плохо!) к какому-то немецкому доктору.

Черепаха Джулии пропала. Мы думаем, что она зарылась в землю – они ведь зарываются? – так что прощай изрядный куш (выражение мистера Моттрема).

Я чувствую себя превосходно.

Примерно через неделю после получения этого письма я как-то вернулся с этюдов домой и застал у себя в квартире Рекса.

Было около четырех часов, помнится, свет в студии в это время года уже начинал меркнуть. Когда консьержка объявила, что меня дожидается один господин, я по выражению ее лица сразу понял, что наверху моему взору откроется нечто внушительное; у нее был особый дар выражать всевозможные градации возраста и привлекательности посетителя; на этот раз речь, как видно, шла о весьма важной персоне, и действительно, Рекс, стоявший у окна в своей тяжелой дорожной шубе, выглядел в высшей степени барственно.

– Вот так так, – сказал я. – Здравствуйте.

– Я приходил сегодня утром. Мне объяснили, где вы обычно обедаете, но там вас не было. Он у вас?

Мне не было нужды спрашивать, о ком идет речь.

– Значит, он от вас тоже улизнул?

– Мы приехали вчера вечером и должны были сегодня сесть в поезд на Цюрих. После ужина я оставил его у «Лотти», потому что он пожаловался на усталость, и сам зашел в Клуб путешественников перекинуться в картишки.

Я заметил, что даже в разговоре со мной он старается оправдаться, словно репетирует некое еще предстоящее ему объяснение. «Пожаловался на усталость!» Я не представлял себе, чтобы Рекс позволил полупьяному юнцу помешать ему провести вечер за картами.

– А когда вернулись, его не оказалось?

– Напротив. Уж лучше бы так. Когда я пришел, он еще не ложился, сидел в номере. В клубе мне подряд несколько раз крупно подвезло, и я отхватил изрядный куш. И пока я спал, Себастьян увел его целиком. Оставил только два билета первого класса до Цюриха, засунул за раму зеркала. Без малого три сотни, черт бы его подрал!

– И теперь находится неизвестно где?

– Вот именно. Вы его случайно не прячете?

– Нет. Мои дела с этим семейством кончены.

– А мои, сдается мне, только начинаются, – вздохнул Рекс. – Послушайте, мне надо о многом переговорить с вами, а я обещал одному типу в клубе дать отыграться. Вы не поужинаете со мной?

– Хорошо. Где?

– Я обычно езжу к «Чиро».

– Почему не к «Пейяру»?

– Не слыхал о таком. Плачу я, имейте в виду.

– Имею. А я буду заказывать.

– Сговорились. Как, вы говорите, это место называется? – Я написал ему название ресторана. – Там можно наблюдать туземные нравы?

– Да, в каком-то смысле.

– Ну что ж. Это интересно. Закажите что-нибудь посмачнее.

– Я так и собираюсь.

Я приехал на двадцать минут раньше Рекса. Если уж мне предстояло провести вечер в его обществе, я намерен был по крайней мере провести его на свой вкус. Хорошо помню тот ужин – суп из oseille [23], морской язык, отваренный в белом винном соусе, caneton à la presse [24], лимонное суфле. В последнюю минуту, боясь как бы все это не показалось Рексу слишком простым, я прибавил caviar aux blinis [25]. Что до вина, то я дал ему возможность угостить меня бутылочкой «Монтраше» 1906 года, тогда в самой поре, а к утке – «Кло де Бэз» 1904 года.

В те годы жизнь во Франции была легкой; обменный курс оставался таким, что моего содержания хватало выше головы, и существование, которое я вел, было отнюдь не полуголодным. Но такие ужины, как тот, я едал нечасто и потому чувствовал к Рексу дружеское расположение, когда он наконец появился в ресторане и отдал при входе пальто и шляпу с таким видом, будто расставался с ними навсегда. Он оглядывал полутемный маленький зал так подозрительно, словно ожидал встретить здесь бандитов или компанию загулявших студентов. Но увидел всего только четырех сенаторов, которые сидели и ели в абсолютном молчании, засунув под бороды салфетки. Я представил себе, как он потом будет рассказывать своим дружкам-коммерсантам: «… один мой знакомый, занятный парень, изучает живопись в Париже. Повел меня в такой чудной ресторанчик – знаете, мимо пройдешь и не взглянешь, – и лучше, чем там, меня в жизни не кормили. За столиками рядом сидело с полдюжины сенаторов, а уж это верный знак, что вы попали куда следует. Удовольствие, надо сказать, не из дешевых».

– От Себастьяна ни слуху ни духу? – спросил он.

– И не будет, пока ему не понадобятся деньги, – ответил я.

– Не слишком любезно с его стороны так вдруг исчезнуть. Я, надо сказать, имел надежду, что, если все с ним устрою, это мне кое-где зачтется.

Он явно хотел поговорить о себе, но я считал, что с этим можно подождать, пока не наступит время благодушия и пресыщения, время коньяка; повременить, пока внимание не притупится и можно будет слушать его лишь вполуха; теперь же, в самый животрепещущий момент, когда maitre d’hotel переворачивает на сковородке блины, а двое подручных на заднем плане готовят утку, теперь мы лучше поговорим обо мне.