Олдос Хаксли - И после многих весен

– Мисс Монсипл, она, знаете, из этих, из католиков, – объяснил шофер, кивнув по направлению к гроту. – Он это для нее построил. Мы-то тут все пресвитериане, у нас прямо семья, – закончил он.

– А кто такая мисс Монсипл?

Водитель с минуту помолчал, подбирая слова. Наконец сказал:

– Ну, молодая леди, а мистер Стойт с ней вроде как дружит, – и переменил тему.

Взбирались на вершину. Площадка над гротом была засажена кактусами. Потом дорожка вильнула, огибая северный склон утеса, а кактусы сменились травой и кустами. На маленькой террасе, выглядевшей слишком элегантно, – словно бы ее воспроизвели по картинке из журнала «Вог», издаваемого для богинь, – извергала водяные струи превосходно выточенная грудь бронзовой нимфы работы Джамболоньи [10] Джамболонья (Джованни Болонья, 1529–1608) – скульптор и архитектор, ученик Микеланджело, автор знаменитой «Венеры», установленной в садах Боболи. . Чуть дальше, за железной сеткой, скакало по камням семейство павианов и, словно состязаясь в непристойности, демонстрировало свои безволосые зады.

Ехали все вверх и вверх, пока не развернулись на асфальтовой платформе, мощными консолями закрепленной над обрывом. Решив напоследок снова стать слугой из добрых старых времен, водитель снял кепи, исполнил весь ритуал, подобающий встрече молодого хозяина, возвратившегося домой на плантацию, а затем принялся выгружать багаж.

Джереми Пордейдж подошел к балюстраде и огляделся. Почти сто футов обрыв падал едва ли не отвесно, а затем постепенно сбегал к внутренней стене и тянулся за нею до первого ряда укреплений. Дальше начинался ров, за которым раскинулись апельсиновые рощи. «Im dunklen Laud die goldn, Orangen glühen» [11] «Где в темной листве померанец горит золотистый». (Гёте, «Миньона», пер. М. Михайлова.) , – пробормотал он про себя, и еще: «В тени ветвей оранжевым блеснул, Как света луч в ночи зеленой». Марвелл [12] Марвелл, Эндрю (1621–1678) – английский поэт. описал, пожалуй, точнее, чем Гёте, подумал он. Теперь апельсины светились еще ярче и приобрели для него особый смысл. Джереми всегда было сложно осознать живые, непосредственные впечатления – они вечно причиняли ему одно беспокойство, более или менее сильное. Жизнь входила в берега, а вещи наполнялись значением только после того, как для всего находилось нужное слово и свое местечко под переплетом. С апельсинами он справился отлично, но как быть с замком? Он повернулся и, прислонясь к парапету, взглянул вверх. Сооружение нависало над ним оскорбительно громоздкое. Никто не подобрал поэтических образов вот для этакого. Ни Роланд, ни тот Король, который влюбился в блоху, ни Мармион, ни леди из Шалотта или сэр Леолайн [13] Леди Шалотт – в романах Круглого Стола несчастная возлюбленная Ланселота; Мармион – герой поэмы Вальтера Скотта, погиб в битве с англичанами, решившей судьбу Шотландии; сэр Леолайн – герой баллады английского романтика Роберта Саути (1774–1843), надменный лорд. – ничто не годится. Да, даже сэр Леолайн, повторил он, наслаждаясь своей способностью истинного знатока, умеющего сразу опознать обычные для романтиков нелепости, даже этот богатейший барон, у которого был – постой-ка, кто же у него был? Ну разумеется, сука мастиф, причем беззубая. А у мистера Стойта павианы и Священный грот, у мистера Стойта хромированная решетка на воротах и архив Хоберков, у мистера Стойта кладбище, похожее на площадку аттракционов в парке, и замок, похожий…

Послышался громкий скрежет; тяжелые, инкрустированные шляпками гвоздей двери замка – раннеанглийский стиль – распахнулись и, словно подгоняемый вихрем, краснолицый, плотно сбитый человечек с копной белоснежных волос влетел на террасу, устремясь прямиком к Джереми. Выражение его ничуть не изменилось, когда он подбежал вплотную. Все та же неподвижная и неулыбчивая маска, которую так любят американские служащие, когда им приходится иметь дело с иностранцами, – считают, что, обходясь без требуемых обиходом любезностей и ужимок, они скорее внедрят в чужеземца мысль: тут свободная страна, пусть никто не навязывает им своих понятий.

Поскольку Джереми воспитывала несвободная страна, при появлении этого стремительного человека, который, следовало полагать, был его хозяин и работодатель, он инстинктивно расплылся в улыбке. Но, убедившись, что сосредоточенность, написанная на лице собеседника, осталась по-прежнему твердой, вдруг понял, что улыбается зря, что обходительность неуместна и ставит его в нелепое положение. Растерянный и смущенный, Джереми попытался придать себе серьезность.

– Мистер Пордейдж? – проговорил подошедший резким, лающим голосом. – Очень рад. Моя фамилия Стойт. – Пожав Джереми руки, он все так же напряженно впивался в него глазами. – А я думал, вы моложе, – сказал он.

Уже во второй раз за это утро Джереми пришлось притворяться манекеном, охваченным приступом самоуничижения.

– Листок увядший, пожелтелый, – отозвался он. – И старость близится уже…

– Так вам сколько лет? – оборвал его мистер Стойт; тон его был требовательный, жесткий, словно у сержанта полиции, задержавшего жулика.

– Пятьдесят четыре.

– Всего-то? – Мистер Стойт покачал головой. – Мужчине в пятьдесят четыре нечего ныть. У вас насчет секса как, все нормально?

Джереми попробовал отшутиться, чтобы скрыть, до чего он ошеломлен. Моргнул, провел ладонью по лысине.

– Mon beau printemps et mon été ont fait le sault par la fenêtre [14] «И лето вслед весне моей в туманной дымке растворилось» ( фр. ). Ламартин. , – процитировал он.

– Это вы про что? – Стойт нахмурился. – Бросьте, нечего со мной по-иностранному щеголять. Я образования не получил. – Он вдруг резко засмеялся. – У меня тут нефтяная компания. В одной Калифорнии две тысячи заправок. И на любой спроси́те, нет служащего, чтоб без диплома был. – Опять смех, теперь торжествующий. – Вы с ними вот по-иностранному потолкуйте. – Помолчав, он по какой-то необъяснимой логике ассоциаций заговорил совсем о другом: – Мой лондонский агент – ну, он там для меня всякие штуки подбирает, вот он меня на вас и вывел. Написал, лучше никого не найдешь для этих, ну как же их? Ну, для бумаг, которые я летом купил. Чьи они там, Робеков, что ли? Хобаков?

– Хоберков, – сказал Джереми, с угрюмым чувством убеждаясь в своей правоте. Этот человек не читал ни книг его, ни имени его не слышал. Однако бог с ним, ведь в школе Толстячком звали.

– Ну, Хоберков, – отозвался мистер Стойт с досадой, оттененной презрением. – В общем, написал, что обратиться к вам надо. – И тут же, без паузы, без перехода: – Так у вас с сексом все в порядке, значит? Я чего-тo не разобрал, вы там по-иностранному выразились.

Джереми засмеялся смущенно.