Соломон Нортап - 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

– Давай-ка, бросай этот мешок, – наконец сказал Нортап. – Сбор хлопка для тебя окончен. Пойдем вместе с нами к человеку, у которого ты живешь.

Я послушался, и в сопровождении шерифа мы двинулись к большому дому. Мы уже прошли значительную часть этого расстояния, когда я наконец вновь обрел голос, чтобы спросить, все ли мои родные еще живы. Он сообщил, что совсем недавно видел Энни, Маргарет и Элизабет; что Алонсо тоже жив, и что все они в добром здравии. Однако с матерью своею я больше никогда не смогу увидеться. Начав до некоторой степени оправляться от внезапного и великого потрясения, я почувствовал полуобморочную слабость, и она настолько одолевала меня, что идти я мог лишь с большим трудом. Шериф взял меня под руку и помог мне, иначе, думаю, я свалился бы на землю. Когда мы вошли во двор, Эппс стоял у ворот, беседуя с возницей. Молодой человек, верный полученным распоряжениям, не мог сообщить никаких сведений в ответ на его непрестанные вопросы о том, что происходит. К тому времени, как мы подошли к Эппсу, он был почти так же изумлен и озадачен, как Боб или дядюшка Абрам.

Сцена на хлопковом поле: освобождение Соломона

Обменявшись рукопожатием с шерифом и познакомившись с мистером Нортапом, он пригласил их в дом, велев мне тем временем принести дров. Прошло довольно долгое время, прежде чем мне удалось нарубить охапку, поскольку я каким-то необъяснимым образом утратил способность владеть топором с той всегдашней точностью, которая была мне свойственна. Когда я наконец вошел в дом, весь стол был устлан бумагами, одну из которых читал Нортап. Вероятно, я дольше, чем требовала необходимость, занимался укладыванием дров в камине, тщательно пристраивая каждое из поленьев. Я слышал не раз повторенные слова «означенный Соломон Нортап», и «свидетель далее говорит», и «свободный гражданин Нью-Йорка» и из этих выражений понял, что тайна, которую я так долго скрывал от господина и госпожи Эппс, наконец раскрылась. Я оставался там столько, сколько позволяли приличия, и уже собирался выйти из комнаты, когда Эппс спросил:

– Платт, знаешь ли ты этого джентльмена?

– Да, господин, – ответил я, – я знаю его столько, сколько себя помню.

– Где он живет?

– Он живет в штате Нью-Йорк.

– Ты когда-нибудь жил там?

– Да, господин, – я родился и вырос там.

– В таком случае ты свободен. Слушай, ты, чертов ниггер, – воскликнул он, – почему ты не рассказал мне об этом, когда я тебя покупал?

– Господин Эппс, – ответил я несколько иным тоном, чем привык к нему обращаться, – господин Эппс, вы не дали себе труда спросить меня; кроме того, я говорил одному из моих хозяев – человеку, который меня похитил, – что я вольный, и он за это едва не запорол меня до смерти.

– Похоже, кто-то написал для тебя письмо. Ну-ка, говори, кто это? – потребовал он властно. Я не ответил.

– Я спрашиваю, кто написал это письмо? – спросил он снова.

– Вероятно, я написал его сам, – ответил я.

– Ты не мог побывать на марксвильской почте и вернуться до рассвета, я знаю.

Он настаивал, чтобы я рассказал, а я наотрез отказывался это сделать. Он принялся сыпать страшными угрозами в адрес этого человека, кто бы он ни был; кричал, что кроваво и жестоко отомстит ему, когда узнает, кто он такой. Все его манеры и поведение были выражением чувства ярости в адрес неизвестного, который написал для меня письмо, и раздражения из-за того, что ему предстоит лишиться значительной части собственности. Обратившись к мистеру Нортапу, Эппс клялся, что если бы только узнал о его приезде хотя бы за час, то избавил бы его от хлопот по доставке меня обратно в Нью-Йорк; что он загнал бы меня в болото или какое-нибудь иное безлюдное место, где все шерифы на свете не смогли бы меня отыскать.

Я вышел во двор и собирался было переступить порог кухни, когда что-то ударило меня в спину. Тетушка Феба, выйдя из задней двери большого дома с котлом, полным картофелин, швырнула одной из них в меня с необыкновенной энергией, таким образом давая понять, что она хочет переговорить со мной наедине. Подбежав ко мне, она зашептала на ухо с величайшей серьезностью:

– Господь всемогущий, Платт. Подумать только! Так эти двое за тобой приехали. Я слышала, они массе говорили, мол, ты свободный – у тебя жена и трое детей там, откуда ты родом. С ними поедешь? Дурак будешь, если не поедешь! Ох, если бы только я могла… – Слова тетушки Фебы лились в том же духе неудержимым потоком.

Через некоторое время в кухню явилась госпожа Эппс. Она много всего мне наговорила и всё недоумевала, почему я не рассказал ей, кто я такой. Она выразила свое сожаление и даже сделала мне комплимент, сказав, что скорее предпочла бы лишиться любого другого слуги на плантации. Окажись в тот день на моем месте Пэтси, радость хозяйки была бы безмерной. Теперь же не осталось никого, кто смог бы починить кресло или другую мебель; никого, кто мог быть хоть чем-то полезен по дому; никого, кто сможет поиграть ей на скрипке – и госпожа Эппс растрогалась до слез.

Эппс позвал Боба и велел ему оседлать лошадь. Другие рабы тоже, преодолев страх перед наказанием, оставили свою работу и пришли на двор. Они столпились позади хижин, прячась от Эппса. Они подзывали меня к себе и с самым рьяным любопытством, взволнованные до крайности, беседовали со мной и расспрашивали меня. Если бы я мог точно повторить слова, которые они говорили, с теми же оборотами – если бы я только мог описать их чувства и выражения их лиц – воистину, то была бы интересная картина. В их глазах я внезапно поднялся на неизмеримую высоту – сделался существом чрезвычайной важности.

Когда все юридические бумаги были подписаны и заключена договоренность о встрече с Эппсом на следующий день в Марксвиле, Нортап и шериф сели в экипаж, чтобы двинуться в обратный путь. Я тоже уже был готов сесть на козлы, но шериф сказал, что я должен попрощаться с мистером и миссис Эппс. Я побежал обратно к веранде, где они стояли, и, сняв шляпу, проговорил:

– Прощайте, госпожа.

– Прощай, Платт, – мягко проговорила миссис Эппс.

– Прощайте, господин.

– Ах ты, чертов ниггер, – пробормотал Эппс мрачным, зловещим тоном, – нечего так радоваться. Ты еще не убрался отсюда – еще поглядим завтра в Марксвиле, как пойдет дело.

Я был всего лишь «ниггером» и знал свое место, но мне доставило бы огромное утешение, если бы я осмелился на прощание хорошенько его пнуть. Когда я шел обратно к экипажу, Пэтси выбежала из-за хижины и обвила мою шею руками.

– О, Платт! – воскликнула она, заливаясь слезами, – ты будешь свободен, ты уедешь далеко отсюда, и мы тебя больше никогда не увидим.Ты так часто избавлял меня от кнута, Платт; я рада, что ты будешь свободным – но, о Боже мой, Боже мой! Что со мною станется?