Александр Дюма - Могикане Парижа

– О! Да разве он должен иметь какие-то двадцать пять тысяч?..

– Пятьдесят, вы уже изволили сказать… Итак, двадцать пять тысяч, жалованье как полковнику – четырнадцать тысяч франков, Командорский крест Почетного легиона – две тысячи четыреста, не угодно ли вам будет сосчитать? Потом прибавьте звание депутата; кроме того, как уверяют, благодаря вашему влиянию на брата, он может сделать прекрасную партию, вступив в брак с одной из самых прекрасных и богатых наследниц. Мне кажется, что он счастлив, как незаконнорожденный!

– О, генерал, перестаньте!

– Что так? Ведь это тоже поговорка. Вы ими пользуетесь, – почему же мне не применять их?

– Вы только что сказали, что поговорки лгут.

– Я говорил только о тех, которые могут повредить мне в ваших глазах… Но мы уклонились, маркиза, вы, насколько мне помнится, желаете, чтобы я оказал вам услугу. Какую же!

– Вы не догадываетесь?

– Право, нет!

– Подумайте, генерал!

– Я напрягаю все усилия, но все-таки не могу догадаться.

– В таком случае, генерал, я скажу вам: я приехала просить вас присутствовать на моем балу завтра.

– Вы даете бал?

– Да, у брата.

– То есть ваш брат дает бал?

– Это все равно.

– Совсем не все равно; я не послал вашему брату сорока букетов, как посылал вам.

– Сорока одного.

– Я не буду вам противоречить: одним больше, одним меньше…

– Приедете вы или нет?

– Вы серьезно спрашиваете меня, маркиза?

– О! Вот еще вопрос!

– Ваш брат не называет меня иначе, как гордым духом, за то, что я принадлежу к крайней левой и выступаю против иезуитов… Не понимаю, почему бы ему не называть меня еще цареубийцей?.. Что сам-то он делал в то время, когда я вытачивал волчки и оснащал корабли? Он служил Бонапарту, как мой брат-негодяй, с той только разницей, что брат мой, разбойник, нес службу на море, а он на суше. О! Теперь я еще раз спрошу вас: серьезно ли вы обдумали приглашение, с которым ехали ко мне?

– Конечно.

– Равнина приглашает гору?

– Равнина уподобляется Магомету, генерал: гора не хотела подвинуться к Магомету…

– Знаю, знаю: Магомет взошел на гору. Но Магомет был честолюбец, делавший такие безумные вещи, каких порядочный человек делать не станет.

– Как же, дорогой генерал, вы не будете присутствовать в то время, когда объявят о браке моей племянницы Регины с нашим милым…

– С вашим, маркиза, с вашим милым сыном!.. Так вы мне приносите масличную ветвь?

– Да, сплетенную с миртовой, милый генерал.

– Но, маркиза, не рискован ли брак, который вы устраиваете? Вы не разуверите меня, что не вы тут главное действующее лицо.

– Рисковать, почему?

– Вашей племяннице семнадцать лет, и она слишком молода, чтобы выйти замуж за человека сорока одного года…

– Сорока, генерал.

– Сорока одного… уже не говоря о слухах, ходивших в 1808 или 1809 году по поводу графа Раппа и принцессы Ламот Гудан.

– Ш-ш-ш, генерал! Разве люди нашего звания передают друг другу такие позорные сплетни?

– Нет, они ограничиваются тем, что только думают о подобных вещах, а так как при вас я позволяю себе думать вслух, то и сказал это… Теперь позвольте присовокупить, что я никогда не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн только затем, чтобы завербовать на ваш бал такого танцора, как я.

– Зачем же, генерал?

– Посмотрим, маркиза. Говорят, что самая искренняя мысль женщины – в постскриптуме.

– Итак, вы хотите знать постскриптум моего визита?

– Это мое пламенное желание.

– Вы хотите показать мне, что визит мой слишком продолжителен?

– Это был бы первый упрек, который я осмелился вам сделать за всю мою жизнь, маркиза.

– Берегитесь, граф, я, пожалуй, слишком возгоржусь.

– Это будет первый недостаток, который я в вас найду.

– О! Генерал, эти учтивости вы унаследовали по прямой линии от Людовика XV.

– Они явятся откуда хотите, если я узнаю, из какого источника исходит ваше приглашение.

– Однако, генерал, вы еще недоверчивее, чем о вас говорили.

– Послушайте, маркиза, я только в третий раз имею счастье видеть вас на протяжении последних полутора лет. В первый раз вы явились сделать мне признание, которое меня очень бы тронуло, если бы я мог ему поверить: граф Рапп якобы родился спустя двенадцать месяцев после смерти бедного маркиза де ла Турнелль и ровно через девять месяцев после поднесения мною вам первого букета.

– На девять или десять месяцев раньше, дорогой генерал.

– Девять или десять месяцев спустя, любезная маркиза.

– Согласитесь, что вы с каким-то особенным упорством приближаете наш союз.

– Согласитесь, что вы с непонятным для меня упрямством отдаляете его.

– Очень естественно со стороны матери.

– В таком случае, дорогой друг, зачем было так долго молчать о таком великолепном блаженстве, которое мне готовило провидение: о счастье иметь наследника, и сообщить об этом, когда я всего меньше мечтал о нем.

– Милый генерал, есть признания, которые очень дорого стоят женщине.

– И все препятствия исчезают, когда человек, которому не было доверия, возвращает себе прежнее состояние и положение…

– Конечно, дорогой генерал, было несколько щекотливо объявить вам о существовании сына в ту минуту, когда вы лишились всего и не могли ничего оставить ему, кроме вашего имени, правда, очень уважаемого, очень известного, но очень бедного.

– Маркиза, если вы пришли, как полтора года, или шесть месяцев тому назад уверять меня том, что наша связь началась с 1786 года, хотя я совершенно уверен, что это было в 1787-м, я скажу вам, что, во-первых, не далее как вчера я занялся проверкой чисел и нашел месяц и год первого букета, посланного вам, и, во-вторых…

– Что?..

– Мой брат – корсар и мой племянник – художник, которых я не считаю недостойными носить мое имя и наследовать мое состояние, получат то и другое. Довольно ли вам теперь, маркиза?

– Нет, генерал, потому что я вовсе не за этим приехала.

– Тогда зачем же, черт возьми, вы приехали?! – воскликнул генерал, и у него вырвался первый жест нетерпения: – Не для того же, чтобы предложить мне жениться на вас?

– Сознайтесь между нами, что вы меня любили настолько, что подобное предложение не могло бы вас особенно удивить.

– Готов сознаться, маркиза, но только между нами. Так вы для этого пожаловали? Что же вы раньше этого не сказали?

– А что бы вы мне ответили?

– Что я не нахожу отвратительным умереть старым холостяком, но буду чувствовать глубокий стыд, умирая в шкуре старого дурака.

– Успокойтесь, генерал, я не за тем приехала.

– Зачем же, тысяча громов… Ах, виноват, маркиза. Но, говоря по правде, вы способны ангела заставить отступить от двери рая, – генерал встал и начал ходить взад и вперед по комнате.