Александр Дюма - Могикане Парижа

Вскоре после этого со всех улиц, примыкавших к улице Пост, стали появляться люди и составили вокруг него группу человек в пятнадцать.

Четверо из них держали в руках дубинки, а четверо следующих были вооружены пистолетами, еще четверо – обнаженными шпагами, а двое остальных принесли факелы.

Сойдясь вместе, они выстроились в следующем порядке: люди с факелами встали впереди, по бокам Жакаля, вооруженные – попарно позади него, а Лонг-Авуан предводительствовал четырьмя остальными. Все эти приготовления к осаде произошли без малейшего шума. Жакаль еще раз оглядел людей и сказал:

– Ну, теперь вперед, а тем, у которых такие же набожные сердца, как у Лонг-Авуана, советую молиться, если они боятся.

Говоря это, он достал из кармана кастет, подошел к двери таинственного дома и три раза постучал одним из свинцовых выступов своего опасного оружия.

– Во имя закона, отоприте! – крикнул он.

Вслед за тем он прильнул ухом к двери.

Пятнадцать альгвазилов стояли, как статуи, вылитые из бронзы, так что ничто не мешало Жакалю слышать то, что делалось в доме, но там было мертвенно тихо.

Минут через пять Жакаль снова мерно отбил три удара в дверь и опять громко произнес официальное:

– Во имя закона, отоприте!

Прислушавшись и еще раз не получив никакого ответа, он сделал то же самое в третий раз, но когда и после этого в доме не появилось никаких признаков жизни, он обернулся к своим людям и сказал:

– Ну, если не хотят отпереть по доброй воле, нам придется сделать это самим.

Двое людей, вооруженных пистолетами, остались на улице, а Жакаль, покрепче обернув вокруг руки веревку своего кастета, сильно толкнул дверь и зашел в дом первый.

Пространство, в котором очутились вошедшие, представляло собой нечто вроде прихожей, метров шесть в длину и метра четыре в ширину. Эта прихожая, а еще того вернее, этот коридор был окрашен белой известковой краской и заканчивался такой толстой и простой дубовой дверью, что три сильных удара, которые снова сделал по ней Жакаль, прозвучали, точно он бил в гранитную стену.

Да и сам Жакаль стучал только, видимо, для успокоения совести, а после этой формальности тотчас же попробовал взломать дверь, но она оставалась так же глуха, неподвижна и несокрушима, как врата адовы.

– Нет, здесь, видно, нужна катапульта Готфрида Бульонского! – проворчал он. – Дай-ка сюда своих соловушек, Брен д'Асье.

Один из полицейских подал ему связку ключей и отмычек. Но и это средство не помогло. Дверь оставалась неподвижной и была, очевидно, заперта изнутри.

На минуту Жакалю пришло даже в голову, что это вовсе не дверь, а что какой-нибудь художник в минуту скуки или безделья только нарисовал ее на каменной стене.

– Зажгите все факелы! – приказал он.

Когда в коридоре стало светло, как днем, он, однако, убедился, что дверь была самая настоящая.

Другой на его месте, вероятно, или вскрикнул бы от досады и удивления, или как-то иначе выразил бы разочарование. Но Жакаль не повел даже бровью, отдал отмычки и ключи слесарю, достал из правого жилетного кармана табакерку, тщательно перетер табак и с наслаждением затянулся.

Но в самой середине этого приятного занятия его прервал какой-то крик, как бы раздавшийся из глубины дома, и странный шум за дверью. Казалось, что то был стук от падения какого-то тела со значительной высоты и треск черепа, разбившегося о плиты.

– Черт возьми! – вскричал на этот раз Жакаль с такой гримасой, что трудно было различить, чего в ней больше: жалости, грусти, досады или удивления. – Черт возьми! – повторил он еще раза два или три.

– А что случилось? – бледнея, спросил чувствительный Лонг-Авуан, который наблюдал за лицом Жакаля, но все-таки не понимал, в чем дело.

– А то, что бедный парень ушибся, вероятно, насмерть, – ответил Жакаль.

– Это кто же? – продолжал Лонг-Авуан, сводя свои всегда смотревшие врозь глаза к носу.

– Кто?.. Да кто же, как не Воль-о-Ван, черт возьми!

– Воль-о-Ван разбился насмерть! – пробежал между полицейскими тоскливый шепот.

– Да, да, я этого очень побаиваюсь! – подтвердил Жакаль.

– Да как же это? Почему вы так думаете?

– Во-первых, мне показалось, что я узнал его голос, когда там внутри закричали, во-вторых, слетел он, должно быть, с высоты футов шестьдесят, о чем можно было догадаться по стуку от падения. А при этих условиях можно держать шестьдесят против ста, что человек, который слетел с такой высоты, или убьется насмерть, или будет к ней очень близок.

После этих слов вокруг воцарилось мрачное мертвенное молчание, затем за дверью послышался опять стук, но на этот раз гораздо более легкий, – точно кто-то соскочил с высоты второго этажа на каменный пол зала, – по крайней мере, так думал Жакаль и остался при своем мнении, несмотря на все возражения Лонг-Авуана.

Несколько десятков секунд спустя из-за двери послышался голос, который спросил:

– Господин Жакаль, это вы?

– Да… А это ты, Карманьоль?

– Я, я!

– Можешь ты нам отпереть?

– Кажется, могу… Да только вот темно здесь, как в печи… Сейчас зажгу.

– Зажги. А соловушки с тобою?

– Я без своих пташечек никогда из дому не выхожу.

Послышался скребущий звук отмычки, вертевшейся в замке, но дверь все-таки оставалась на своем месте.

– Ну, что же? – спросил Жакаль.

– Подождите, сейчас! – ответил Карманьоль. – Тут еще две задвижки.

Слышно было, как он отодвинул их.

– А вот еще и болт… Черт возьми! Да и он заперт висячим замком!

– Есть у тебя пила?

– Нет.

– Так я подсуну тебе под дверь свою.

Жакаль нагнулся, и ему действительно удалось продвинуть сквозь нижнюю щель под дверью тонкую, как лист бумаги, пилку.

Через минуту послышался звук, с которым обыкновенно сталь перепиливает железо.

Вскоре после этого Карманьоль крикнул:

– Готово!

Болт тяжело ударился о плиту пола.

В то же время дверь широко распахнулась.

– Эге! Хоть не легко далось, а все же на своем поставили! – вскричал Карманьоль, сторонясь, чтобы пропустить начальника полиции и его свиту.

При свете фонаря Карманьоля и двух факелов Жакаль быстро огляделся. Они стояли в просторном зале, но он был совершенно пуст, и лишь на самой середине его лежала какая-то темная, бесформенная масса.

Жакаль кивнул головой, как бы говоря:

– Ну, да, – я так и знал.

– Да, да, вы смотрите… – начал было Карманьоль.

– Ведь это он?

– Я узнал его по крику, а потому и поторопился. Я тут же сказал ла Барбет: «Слышала? Это Воль-о-Ван с нами прощается».

– Он уже умер?

– Умер самым прочным образом и больше уже не встанет.

– Вдове его будет назначен пенсион в двести франков! – торжественно произнес Жакаль. – А теперь надо осмотреть этот вертеп.