Александр Дюма - Могикане Парижа

– Это правда, – откровенно ответил Габриэль.

– Могу вас уверить, молодой друг мой, что я не нахожу в этой мысли ничего дурного или предосудительного, но позвольте мне сказать вам также, что она занимает вас уже целый месяц. Вы уже целый месяц тоскуете, а мне тоже нет никакой радости иметь на другом конце цепи какого-то пифагорейца. Скажите же мне откровенно, что вы надумали.

– Надумал я только одно: во что бы то ни стало вырваться на свободу, – сказал Габриэль, – а что касается средств и способов освобождения, то я возлагаю все мои надежды на Бога.

– О, мой юный друг, вы еще юнее, чем я думал.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что Бог дает взаймы только богатым.

– Послушайте, не смейте богохульствовать! – закричал на меня Габриэль.

– Сохрани меня, Бог, от такого греха! Но скажите, пожалуйста, когда это вы видели, чтобы Бог занимался подобными делами? Все задатки нашей судьбы лежат в нас самих. Мудрая народная пословица гласит: «На Бога надейся, да и сам не плошай». Правды в этой пословице – бездна! Следовательно, в нашем деле Бог ни при чем, и нам необходимо самим подыскать средства к бегству, а кроме того, молодой человек, без меня вы не убежите. Вы до того мне симпатичны, что я не отступлю от вас ни на шаг. Не надейтесь расклепать ваши цепи от меня потихоньку. Я всегда сплю одним только глазом. Да и у вас самих сердце хорошее, и вы поймете, что покинуть старого товарища – значило бы быть человеком неблагодарным. Следовательно, не затевайте ничего один, так как мы связаны неразрывно, как плющ и юный вяз, иначе же, мой милый друг, я способен при первой же вашей попытке действовать самостоятельно: донести на вас кому следует.

– Вы напрасно говорите мне все это, мосье Жибасье, – ответил мне мой юнец, – я и сам рассчитывал предложить вам бежать вместе.

– Хорошо, молодой человек. Раз это решено, станем действовать и рассуждать методически. Ваша откровенность мне очень нравится, и я докажу вам это после того, как сообщу вам мои планы и уведу вас за собою, вместо того, чтобы мне следовать за вами.

– Я вас не понимаю, мосье Жибасье.

– Это очень естественно, потому что если бы вы меня понимали, я не дал бы себе труда объяснять это вам. Да вот сейчас увидим, как сами вы относитесь к делу… Знаете ли вы, что прежде всего нужно для побега?

– Нет, не знаю.

– А между тем, в этом вся суть дела.

– Так сделайте милость, скажите.

– Ну так вот, видите ли: тому, кто хочет бежать, нужна прежде всего быстрота.

– А что это такое?

– Этот чудак не знал даже этого!

– Надеюсь, вы не оставили его в таком невежестве, мосье Жибасье?

– О, разумеется! Быстротой, молодой друг мой, – сказал я, – называется футляр из белой жести, из дерева или из слоновой кости, – материал безразличен, – длиной дюймов в десять и толщиной линий в двенадцать, в котором помещается паспорт и тонкая пила с часовой пружиной.

– Да, но откуда же взять такую штуку?

– Найдем!.. Да, наконец, возьмите просто мою. – Я достал свой футляр и показал ему, а он так и вытаращил на меня глаза.

– Значит, мы можем бежать?

– Мы можем бежать ровно настолько, насколько вы можете и теперь прогуляться до того места, где расхаживает часовой, – отвечаю ему я.

– Так зачем же нам в таком случае инструмент! – вздохнул он, а сам приуныл.

– Терпение, терпение, молодой человек! Всему свой черед. Я хочу провести Масленицу в Париже. Я получил одно важное письмо, по которому мне нужно побывать в столице не ранее как недели через две, и предлагаю вам отправиться туда вместе со мною.

– Значит, мы все-таки бежим?

– Это не подлежит ни малейшему сомнению, но не иначе, как со всеми необходимыми принадлежностями, пылкий вы юноша. Скажите, есть в вас храбрость и решимость?

– Есть.

– Хватит у вас духу положить на месте двух-трех молодцов, если они станут нам поперек дороги?

Мой тихий Габриэль нахмурился.

– Как же иначе? – продолжал я. – Еще покойный повар знаменитого Лукулла говаривал: «Невозможно сделать яичницу, не разбивши яиц!» Если я говорю вам, что придется мимоходом уложить двух-трех человек, вам следовало бы ответить мне: «Хорошо, мосье Жибасье, милорд Жибасье или сеньор граф Жибасье, – я уложу их!»

– Ну, хорошо, – уложу! – решительным тоном сказал юноша.

– Браво! – крикнул я. – Вы достойны свободы, и я возвращу ее вам.

– Поверьте, что я буду вам безгранично благодарен.

– Называйте меня своим генералом и перестанем говорить об этом. А что касается благодарности, то мы потолкуем о ней на более счастливом берегу. Теперь же вот в чем дело: видите вы эту травку?

– Вижу.

– Она досталась мне от одной подруги. Я разделю ее пополам с вами.

Я отдал ему половину и торжественно прибавил:

– Пусть душа моя так же отделится от моего тела, если я не возвращу вам свободы.

– А что же мне делать с этой травой?

– Это трава чудодейственная. Вы должны натереть ею свое все тело. Как только вы прикоснетесь ею к себе, кожа ваша покроется благотворной сыпью, которая будет красна, как бенгальская роза, и станет чесаться сначала немножко, потом больше и, наконец, нестерпимо, но стерпеть это вам все-таки придется.

– Но зачем же это?

– А затем, чтобы подумали, что у вас рожа или какая-то другая болезнь, научное название которой я забыл, и чтобы вас отправили в госпиталь… Раз вы туда попадете – вы спасены.

– Спасен?

– Да, я в очень близких отношениях с одним из госпитальных надзирателей… В остальном положитесь на меня и ждите терпеливо.

– Много я шуток на свете знаю, милейший мосье Жибасье, – сказал Жакаль, – но чтобы бежать из госпиталя, который охраняется целым караулом, – этого я себе даже и представить не могу!

– Я вижу, вы нетерпеливее моего ангела Габриэля, мосье Жакаль, – заметил Жибасье. – Подождите минут пять, и вы все узнаете.

– Хорошо, я стану вас слушать со всем нетерпением, которого достоин такой рассказчик, как вы, – ответил Жакаль, набивая нос табаком. – У мудрого мосье Жибасье всегда чему-нибудь да научишься.

– Как вы скромны, мосье Жакаль!

Жибасье подумал, откашлялся и продолжал:

– Габриэль натерся моей травкой так хорошо, что часа через два был с головы до ног в сыпи. Его отослали в госпиталь. Это было как раз во время медицинского осмотра, и доктор объявил, что у него сильнейшая рожа. На другой день я выкинул такой страшный припадок эпилепсии и бешенства, что смотрители подумали, что у меня водобоязнь, и тоже спровадили меня в госпиталь. Напрасно я кричал, умолял, доказывал показаниями товарищей, что никогда никого не кусал, – меня принялись растирать. Для виду я бесился, злился и ругался, а в душе был очень рад. Мой приятель, госпитальный сторож, был предупрежден заранее и расхаживал от меня к Габриэлю и обратно, давая возможность нам переговариваться. Однажды утром этот добряк шепнул мне, что все готово, и мы можем бежать этим же вечером. День прошел, как и обыкновенно. Вы, вероятно, хоть понаслышке, знаете расположение помещений на галерах? Та, в которой лежали мы, примыкала к покойницкой, и ключ от нее был у моего приятеля. Когда стемнело, мы пробрались туда. Мебели там, кроме больших черных мраморных столов для мертвых тел, разумеется, никакой не было. Под одним их этих столов мы проломали дыру, из которой можно было спуститься по простыне в морские склады.