Александр Дюма - Могикане Парижа

– Следовательно, взяв с него обещание быть благоразумным…

– Ну?

– Я решился привести сюда Жюстена.

– Когда же вы его приведете?

– В один из этих вечеров.

– В один из вечеров! – сказала девушка, вздыхая. – И он согласился ждать?

– Нет. Он пожелал идти сейчас же… Вы это тоже понимаете.

– О, конечно, я это понимаю: я сделала бы то же самое на его месте.

– Но моей первой мыслью было опять-таки отказать ему, – сказал, смеясь, Сальватор.

– А ваша вторая мысль – какой была ваша вторая мысль?

– Вторая… привести вам его нынче же.

– Так что?.. – спросила девушка, сильно дрожа.

– Так что я его привел.

– Господин Сальватор, мне показалось, будто кто-то разговаривал в кустах. Вероятно, говорили вы с Жюстеном, не правда ли?

– Да, сударыня, он хотел броситься к вам, но я удержал его.

– Если бы я увидела его неожиданно, я умерла бы от радости.

– Вы слышите, Жюстен? – спросил Сальватор.

– Слышу, слышу! – вскричал молодой человек, выбегая из кустов.

Сальватор посторонился, чтобы дать место своему приятелю. Молодые люди бросились друг другу в объятья, сливая в долгом поцелуе два имени: Жюстена и Мины.

Потом две руки протянулись к Сальватору, и два голоса, дрожавшие от радостных слез, прошептали разом:

– Благослови вас Бог!

Сальватор посмотрел на них своим мягким и одновременно мужественным взглядом, затем, пожимая руку Жюстену и целуя Мину в лоб, сказал:

– Теперь вы под покровительством благости Господа и пусть Тот, который привел меня сюда, завершит это дело общим благополучием. Я уверен, что вы оба будете спасены и счастливы…

– Вы уходите, Сальватор? – спросил Жюстен.

– Жюстен, – ответил Сальватор, – вы знаете, что я встретил Мину случайно; вы знаете, что не ее искал я, когда пришел в этот парк. Позвольте мне заняться моим делом и будьте счастливы: счастье есть гимн Всеблагому Богу!.. Я скоро возвращусь.

И молодой человек, простясь с ними, скрылся на повороте в аллею, ведущую к замку. Не берусь передать пером, что влюбленные говорили друг другу в продолжение этого блаженного часа. Вообразите себе, что вы приложили ухо к дверям неба и прислушиваетесь к разговору ангелов.

На другое утро, в восемь часов, Жюстен, по обыкновению, открыл двери класса, – но с таким счастливым выражением лица, что старшие из его учеников, привыкшие видеть это лицо постоянно печальным или просто серьезным, невольно спрашивали друг друга: «Что случилось с нашим учителем? Уж не получил ли он наследство с доходом в двадцать тысяч франков?» Почти в то же время Сальватор с озабоченным лицом входил на главную или, вернее, на единственную улицу деревни Вири. Он посматривал по сторонам и, увидев на пороге одного из домиков девушку с кружкой молока в руках, подошел к ней с таким явным намерением заговорить, что девушка остановилась.

– Сударыня, – сказал он, – будьте так добры, укажите мне дом здешнего мэра!

– Вы спрашиваете дом господина мэра, не так ли? – спросила девушка.

– Без сомнения.

– Видите ли, есть разница: дом господина мэра или ратуша, – сказала хорошенькая девушка с улыбкой, как будто просила извинения у молодого человека за урок топографии, который она ему давала.

– Это справедливо, – заметил Сальватор, – я должен был объясниться точнее. Я желаю говорить с господином мэром.

– В таком случае, войдите, сударь, – прибавила девушка, – так как вы стоите у его двери.

Войдя в дом первой, она показывала дорогу Сальватору.

При входе в столовую она встретила служанку, которой вручила небольшую кружку молока, служившую, по-видимому, завтраком мэра и его семейства, потом обратилась к Сальватору: – Не угодно ли вам следовать за мною?

Сальватор улыбнулся и последовал за прелестной девушкой. Они поднялись на второй этаж, девушка отворила дверь в небольшой кабинет, где за конторкой сидел человек, она сказала этому человеку:

– Папа, вот господин, который желает говорить с тобой.

И действительно, Сальватор в своем охотничьем костюме похож был на господина.

Мэр кивнул головой и продолжал писать, не взглянув на вошедшего; он боялся, может быть, потерять нить начатой фразы.

Случайно мэром Вири был в эту пору тот же самый человек, к которому обращался Жерар семь или восемь лет тому назад во время страшной катастрофы, жертвой которой он себя представлял.

Это был, как мы выше упомянули, добрый и достойный уважения мэр, полумещанин и полукрестьянин, человек честный и чистосердечный, каким Сальватор мог только желать найти его. Окончив свою фразу, он повернулся, отодвинул назад свою греческую феску, поднял очки на лоб и, посмотрев на молодого человека, стоявшего у дверей, спросил:

– Это вы хотите говорить со мной?

– Да, господин мэр, – ответил Сальватор.

– В таком случае потрудитесь сесть.

И он указал гостю на кресло, несколько напоминавшее мебель римского стиля.

Сальватор придвинул, насколько мог, это кресло к мэру.

После первых приветствий мэр спросил Сальватора:

– Что желаете вы, милостивый государь?

– Сведений, в которых вы имеете полное право отказать мне, господин мэр, – отвечал Сальватор, – но я все-таки надеюсь, что вы меня удовлетворите.

– Говорите, и если это не противоречит моим двойным обязанностям гражданина и мэра…

– Я думаю, что это будет так… Но прежде всего позвольте мне спросить у вас: сколько лет вы уже на этом посту?

– Четырнадцать, милостивый государь! – ответил мэр, приосаниваясь.

– Хорошо! – сказал Сальватор. – Итак, я желал бы знать имя человека, жившего в замке Вири в 1820 году.

– О! Собственником замка был тогда Жерар Тардье.

– Жерар Тардье! – повторил Сальватор, вспоминая крик, так часто вырывавшийся из груди Розы во время лихорадки: «О, не убивайте меня, госпожа Жерар».

– Честный, отличный человек, – продолжал мэр, – который, к нашему общему сожалению, оставил наш край вследствие ужасной катастрофы.

– Происшедший здесь?

– Да, именно здесь.

– В таком случае, господин мэр, я желал бы поговорить с вами именно об этом случае. Согласитесь ли вы рассказать мне его?

Те из наших читателей, которым случалось жить или которые и теперь живут в провинции, знают, с какой радостью хватается житель маленького городка за малейший случай, способный оживить хоть на несколько часов его однообразное существование; он не удивится, следовательно, лучу радости, блеснувшему в глазах мэра Вири, когда добряк почувствовал инстинктивно возможность развлечься интересной беседой с загадочным незнакомцем. Радость, блеснувшая на лице этого честного человека, была открытым упреком чересчур медленному течению времени и выражала явно насмешливую мысль: «Ты хоть и ползешь несносным черепашьим шагом, я все-таки назло тебе позабавлюсь».