Александр Дюма - Могикане Парижа

– Она сама вам это сказала?

– Да, сказала сама.

– Когда?

– Нынешней ночью.

– Но скажите скорей, где вы ее видели?

– А вы, дорогой Жюстен, дайте мне время рассказать все вам.

– Это правда! – сказал Мюллер, вынимая из кармана фуляровый платок и вытирая слезы, которые невольно катились по его щекам. – Это правда! Ты хочешь, чтобы он говорил, Жюстен, и вместе с тем не даешь ему времени говорить.

– Хорошо, – сказал Жюстен, садясь, – я вас более не спрашиваю, милый Сальватор, я слушаю.

– Слушайте же терпеливо. Имея некоторое дело, о котором считаю лишним говорить, отправился я вчера вечером за город. Я гулял в одном парке. Там, при свете луны, увидал я между деревьями молодую девушку, которая села на скамейку шагах в четырех от того места, где я стоял…

– Это была Мина? – воскликнул Жюстен, не будучи в состоянии сдержаться.

– Да, это была Мина.

– И вы не говорили с ней?

– Напротив, я говорил с нею; она же сказала мне, что любит вас… Несколько минут спустя, – продолжал Сальватор, – явился молодой человек и сел возле нее…

– О! – вздохнул Жюстен. – И этот молодой человек был граф Лоредан де Вальженез, не правда ли?

– Да, это был граф Лоредан де Вальженез, – повторил Сальватор.

– О! Негодяй! – воскликнул Жюстен, скрежеща зубами. – Если бы только он попался мне в руки…

– Если вы не хотите слушать меня спокойно, Жюстен, – сказал Сальватор, – я перестану рассказывать.

– О! Нет, нет, я умоляю вас, продолжайте!

– Я слышал весь разговор их, с первого слова до последнего, и узнал, – не повторяю вам всех подробностей, – что господин Лоредан де Вальженез выхлопотал себе позволение задержать вас.

– Как, задержать? – вскрикнули все вместе.

– Но в чем же обвиняют Жюстена? – спросил Мюллер.

– Да, в чем обвиняют меня? – спросил и Жюстен.

– В похищении малолетней, а наказание за это преступление предусмотрено 354, 355 и 356 статьями Уложения.

– О! Негодяй! – не мог не воскликнуть в свою очередь добродушный Мюллер.

Жюстен молчал, мать не произнесла ни одного слова, ни одна черта ее лица не дрогнула.

– Да, это негодяй большой руки, – сказал Сальватор, – но этот негодяй всемогущ и стоит так высоко, что мы не можем достать его.

– А все-таки!.. – воскликнул энергично Жюстен.

– Да, и все-таки до него нужно добраться, не правда ли? – продолжал Сальватор. – Это ваше убеждение и мое тоже!

– А если я пойду к нему? – вскричал Жюстен, вскакивая, как будто хотел тотчас же отправиться.

– Если вы пойдете к нему, Жюстен, – сказал Сальватор, – он прикажет своему швейцару взять вас и отвести в консьержери.

– А если я, старик, пойду к нему? – спросил Мюллер.

– Вы, господин Мюллер? Он прикажет своим слугам отвести вас в Бисетр.

– Но, что же остается делать? – воскликнул Жюстен.

– То, что делает матушка: молиться… – сказала Целестина.

В самом деле, мать тихим голосом молилась.

– Однако, – вспомнил Жюстен, – вы говорили с ней, следовательно, можете еще что-нибудь рассказать нам.

– Да, я могу окончить мой рассказ. Мина была неподражаема в своей чистоте и достоинстве… Жюстен, она настоящая святая! Любите ее всеми силами души!

– О! – воскликнул молодой человек. – Я ли не люблю ее?!

– Когда Лоредан ушел и оставил Мину одну, я счел возможным воспользоваться этой минутой и выйти из моего убежища. Я подошел к бедной девушке, она молила Бога вразумить ее и помочь ей в ее горе. Мне стоило произнести только ваше имя, чтобы она поняла меня, и когда она спросила меня, как и вы: «Что мне делать?» – я ответил ей, как отвечаю вам: «Ждать и надеяться!» Тогда она рассказала мне во всех подробностях о ее похищении и его последствиях, как везли ее по парижским улицам и как для того, чтобы переслать вам письмо, она должна была завернуть в него свои часы. Часы были отданы женщине, которая прислала вам письмо, я отправился к ней за ними. Броканта отказывалась, но Роза отдала мне их. Жюстен вторично поцеловал часы.

– Вы знаете остальное, – сказал Сальватор, – и вскоре я скажу вам, что, по моему мнению, вы должны сделать.

Он поклонился и сделал знак Жюстену проводить его.

Молодые люди спустились вниз, где находился класс.

Класс был пуст: дети гуляли, так как день был воскресный. На этот раз Сальватор разыграл роль хозяина и пригласил Жюстена сесть.

– Теперь, – начал он, положив руку на плечо Жюстена, – теперь, мой милый друг, выслушайте меня внимательно и не пророните ни одного слова из того, что я скажу вам.

– Я слушаю вас; я хорошо понял, что вы не могли сказать всего в присутствии моей матери и сестры.

– Вы правы. Есть вещи, которые нельзя сказать матери или сестре.

– Говорите, я слушаю.

– Жюстен, вам не удастся возвратить Мину семейству обыкновенными средствами.

– Я понимаю, но, по крайней мере, с вашей помощью я могу с ней видеться, не так ли?

– Пожалуй! Но только прежде всего мы должны уговориться.

– Я хочу ее видеть, знать, где она, – остальное уже мое дело.

– Вы ошибаетесь, Жюстен: с этой минуты это мое дело… Да, вы ее увидите, потому что я обещал вам это; да, вы ее даже похитите, – и это может легко случиться; вы можете спрятать ее так, что ее никто не отыщет, – но зато вас непременно отыщут.

– И дальше что?

– Вас найдут, задержат, посадят в тюрьму.

– Это не страшно. Во Франции есть же правосудие: рано или поздно моя невиновность откроется, и Мина будет спасена.

– Рано или поздно, говорите вы? Положим, рано или поздно, хотя я не совсем разделяю ваше мнение. Я думаю о худшем. Итак, предположим, что ваша невиновность будет всеми признана. Я делаю вам снисхождение, полагая, что на это уйдет год. Что будет с вашим семейством в продолжение этого года? Нищета войдет в ту самую дверь, которая захлопнется за вами; ваша мать и сестра умрут от голода.

– Нет! Добрые люди помогут им.

– О, как вы ошибаетесь, мой бедный друг! Вальженезы – сторукие чудовища. Если им стоит только протянуть одну из этих рук, чтобы открыть вам дверь в тюрьму, то девяносто девять остаются у них свободными, чтобы очертить ваше семейство роковым кругом, который никто не осмелится переступить. Добрые люди помогут вашей матери и сестре? Кого подразумеваете вы под словами «добрые люди»? Жан Робер, поэт, который нынче Крез, а завтра беднее вас самих; Петрюс, живописец, фантазер, который пишет картины для себя, но не для публики, который существует не произведениями своей кисти, а проедая свое маленькое наследство. Людовик, талантливый медик, даже более того – гениальный, но медик без практики; я, бедный комиссионер, живущий сегодняшним днем. Ваши мать с сестрой – добрые христианки, им останется церковь, где они могут искать опоры и утешения, не так ли? Но один из самых влиятельных кардиналов – родственник Вальженезов. Вы скажете: благотворительный комитет? Президент комитета сам Вальженез. Положим: они могут обратиться к Сенскому префекту, к министру внутренних дел. Получат единовременно двадцать франков, еще вопрос: получат ли, когда эти чиновники проведают, что просительницы состоят в таком близком родстве с человеком, задержанным по подозрению в преступлении, которое влечет за собой ссылку на галеры…