Александр Дюма - Могикане Парижа

Голос вдруг оборвался. Рука моя, как железная петля, сжала его горло. У меня кружилась голова, я почти терял сознание.

– Нет, нет! – твердил я. – Ты должен умереть, ты умрешь!

Он услышал и понял меня, потому что сделал страшное усилие, чтобы вырваться.

В эту минуту луна скрылась за тучей, и я очутился во тьме. Я все-таки еще закрыл глаза, чтобы не видеть того, что делаю.

Мне показалось, что собственной тяжести ребенка будет еще недостаточно, чтобы утопить его, я поднял его выше своей головы и со страшным размахом швырнул в воду.

Я схватил весла и хотел стремглав нестись к берегу. Но в это мгновение на поверхности воды показалась фигура ребенка. Он рыдал, кашлял и барахтался, силясь не утонуть… О, отец мой… Язык не поворачивается сказать! – простонал умирающий. – Я поднял весло…

– Изверг! – вскричал Доминик, вскакивая с ужасом и отвращением, с которым не мог совладать.

– Именно изверг! Ребенок пошел на этот раз ко дну окончательно, а выглянувшая из-за туч луна осветила лицо его убийцы…

Монах упал на колени и стал молиться, опустив голову на холодный мрамор камина.

В комнате воцарилась какая-то зловещая, мертвенная тишина.

Ее прервал хрип, вырвавшийся из груди умирающего.

– Умираю… отец мой!.. – проговорил он со стоном. – Умираю! А для моей исповеди и для спасения чести вашего отца надо сказать еще много.

При этом возгласе отчаяния монах вскочил на ноги, подбежал к постели, приподнял больного и дал понюхать соли.

Трудно было бы сказать, кто из них был бледнее, – духовник или умирающий.

Упадок сил продолжался долго и доходил почти до потери сознания. Наконец Жерар сделал знак, что может продолжать, и Доминик снова сел у его изголовья.

– Я выпрыгнул из лодки, – заговорил он, – и побежал к замку. И крики девочки, и лай собаки уже смолкли.

Мне казалось, что слышались они из нижнего зала. Я окликнул Орсолу сначала несмело, потом громче, наконец, изо всей силы легких.

Вокруг было темно, и я ощупью пробрался в кухню. В очаге догорало несколько угольев, но и их слабого света было достаточно для того, чтобы увидеть, что здесь все было в порядке и на своих местах. Из кухни, все еще продолжая звать Орсолу, я прошел в людскую, но и там никого не было, а между тем мне казалось, что крики слышались именно оттуда.

Тогда я вспомнил, что за людской был чулан, и попробовал отпереть его, но что-то задерживало дверь изнутри так, что она подалась только после некоторого усилия. Я окрикнул Ореолу. Ответа опять не было.

При этом меня поразила одна вещь. При свете луны я увидел окно чулана, выходившее в сад, и оно оказалось разбитым. В то же время я задел за что-то ногою… Точно кто-то лежал на полу. По сырости плиты я догадался, что это труп, залитый кровью. Я ощупал его руками и убедился, что это был труп не ребенка… Так кто же это? Пятясь задом, я выбрался обратно в кухню, зажег спичку и с ужасным предчувствием вернулся в чулан.

Что же могло произойти здесь? На полу лежала мертвая Ореола. Растекшаяся вокруг нее кровь была ее кровью. Она вытекала из огромной раны, которая должна была причинить смерть почти мгновенно. Возле валялся огромный кухонный нож, упавший, по-видимому, из ее руки.

Моей первой мыслью было, что я помешался, и у меня начались галлюцинации. Но нет!.. Все это было настоящее, действительное – и кровь, и труп… и все это было – Ореола!

Тогда мне вспомнилось, что одновременно с криками ребенка раздался и лай собаки, и мне все стало ясно. Я подошел к разбитому окну, оглядел все вокруг и после этого для меня не оставалось уже никакого сомнения, по крайней мере, мне все казалось ясным, как день.

Ореола, возвратясь домой, заманила или силой затащила девочку в чулан и хотела там убить ее. Но Леони стала кричать от страха. Эти крики слышал и я. Брезиль боготворил девочку и понял, что ей грозит смертельная опасность. По всей вероятности, он со страшным усилием сорвался с цепи, одним прыжком разбил окно, очутился в чулане и схватил Ореолу за горло. Падая, она уронила свой нож.

Но куда же делись и ребенок, и собака? Ни той, ни другой не было ни видно, ни слышно. Мне же было необходимо найти их во что бы то ни стало.

Вид трупа Ореолы возбуждал во мне и ужас, и бешенство. Я вышел через наружную дверь чулана, которая была отперта и сквозь которую, вероятно, и прошла Леони. Я стал ее отыскивать, потому что моя собственная безопасность требовала, чтобы я убил ее, как убил ее брата.

Монах вздрогнул.

– Да, отец мой, – проговорил умирающий, который заметил это невольное движение, – в этом-то и заключается весь неотразимый фатум преступления. Убийца оказывается как бы в тисках железной руки и должен убивать потому, что уже раз убил.

Я с ружьем в руке бросился в главную аллею парка, силясь пронизать тьму глазами, заглядывая всюду, где мне слышался шум, принимая каждый прорвавшийся сквозь листву лунный луч за белое платье ребенка. В эти минуты я действительно обезумел от ярости, страха и вида крови. При каждом малейшем шуме я останавливался, звал Брезиля, прикладывая ружье к щеке и спрашивая:

– Леони, это ты?

Но ответа не было, – все оставалось мертвенно спокойно, парк был молчалив, как могила, и пуст, как бесконечность.

Вдруг я очутился на берегу пруда и в ужасе остановился. Волосы стали у меня на голове дыбом, я закричал каким-то совершенно нечеловеческим голосом и побежал прочь. Да, я именно бежал, а не шел, – бежал, как исступленный, ничего не сознавая и не видя.

Я пробегал так из одной аллеи в другую, от куста к кусту, должно быть, около часу. Но все было по-прежнему тихо, пусто и глухо, нигде не виднелось ни малейшего следа. Была минута, когда мне хотелось выстрелить, лишь бы услышать какой-нибудь звук в этой ужасающей, мертвенной тишине.

Наконец, совершенно обессиленный, обливаясь потом, я потерял всякую надежду найти следы собаки и ребенка и очутился перед замком, всего в ста шагах от пруда… Эта холодная, неподвижная, как бы замерзшая вода наводила на меня ужас. Я отвернулся, но глаза мои, против моей воли, снова останавливались на ней, как заколдованные. На берегу, как огромная уснувшая рыба, лежала лодка, а на траве валялось весло. Я не мог видеть всего этого и вошел в дом.

Пойти к телу Орсолы у меня не хватало духу, и я пробрался в свою комнату… но и там окна были открыты, и через них виднелся пруд!.. Я подошел к одному из них и хотел запереть ставни, но когда нагибался, чтобы достать одну из створок, опять взглянул на пруд и замер!.. По берегу бродило какое-то животное, обнюхивая землю и как бы отыскивая какие-то следы… То был Брезиль! Чего мог он искать там?

Какое-то время он бежал вдоль берега, потом остановился на том месте, где мы с Виктором сели в лодку, поднял голову, потянул в себя воздух, громко завыл и бросился в воду. Странная и ужасная вещь! Он плыл по той самой черте, по которой прошла лодка, точно после нее остался видимый след! Когда он доплыл до того места, где я бросил ребенка в воду, то несколько мгновений повертелся вокруг него, затем нырнул…