Хуан Гойтисоло - Цирк

Садовая калитка была на замке. Дон Хулио ключом отомкнул его и снова навесил, не запирая. Опавшие листья буро-желтыми холмиками лежали в закоулках между домами. Плодовые деревья в соседнем саду тоже пострадали от бури: у миндаля, росшего возле самой ограды, были сломаны две ветки. Дойдя до перекрестка, дон Хулио остановился, колеблясь, какой маршрут избрать. В конце концов он двинулся по улице Сан-Хинес в сторону старого города.

Несмотря на ранний час, всюду чувствовалось праздничное оживление. По тротуарам ходили нарядно одетые люди; десятки мальчишек носились по мостовой на велосипедах. Чисто подметенные улицы в лучах солнца выглядели совсем по-летнему: побеленные стены сияли, поникшие цветы на балконах поднимали головки от живительного солнечного тепла, что-то неуловимое в лицах и во всем поведении людей заставило бы даже неосведомленного человека, если он наблюдателен, догадаться, что наступивший день не был днем обычным.

Дон Хулио шел медленно, приветливо кивая головой здоровавшимся с ним людям. Он вырос в этом квартале и чувствовал себя здесь как дома. Старинные особняки в колониальном стиле сохранили свой прежний облик, тот же, что и при жизни его родителей: застекленные балконы в форме башенок, романтические парки на английский манер и уединенные шелестящие листвой внутренние дворики. Они не претерпели никаких изменений, как будто время на пятьдесят лет прекратило свой бег и, повинуясь некоему магическому заклинанию, жизнь остановилась.

Идти в церковь было еще рано. Дон Хулио решил пройтись до кладбища и заглянуть на завод. На заводе, как и во всем муниципальном округе, день был нерабочий. Однако дону Хулио доставляло удовольствие обходить пустые помещения одно за другим, удостоверяясь, что все в порядке, и он обычно делал это по воскресеньям в хорошую погоду…

За Музеем XIX века улица выходила к участкам возделанной земли. Они отделяли собственно город от Квартала здоровья, где жило большинство нанимавшихся на завод андалузских переселенцев. По ночам с поворота дороги лучи автомобильных фар освещали два огромных, возвышавшихся на склоне холма, рекламных щита:

Ниже тянулись бараки квартала бедняков.

Не торопясь, дон Хулио миновал поля. Здесь его тоже узнавали многие мужчины и женщины; они здоровались с ним еле слышно, как-то боязливо. Для каждого у дона Хулио находилась приветливая улыбка. Иногда он жестом останавливал кого-нибудь и заводил разговор.

– Ну что?… Как поживаете?

– Да как видите, дон Хулио… Понемногу…

– А семья?… Все здоровы?

– Да, слава богу. Малыш вот простудился…

– Скажите…

– Пройдет… Лакричные таблетки и микстура…

– На днях я видел вашего старшего, Паулино.

– Он в меня, дон Хулио… Крепыш от рождения.

– Это хорошо. Когда есть здоровье…

– Что вы хотите… Простым людям, вроде нас, болеть некогда.

– Всем некогда, Хосе. И бедным, и богатым. И тем, кто наверху, и тем, кто внизу. Каждый на своем посту. Каждый должен быть стойким.

– Да, это верно… Вы правы.

– Ладно, не буду вас больше задерживать… До свидания, Хосе… Увидите жену, передайте от меня привет.

– Благослови вас бог, дон Хулио… Большое спасибо.

Обходя зловонные кучи мусора, он добрался до залитой известкой площадки, раскинувшейся перед входом на завод. Цыган у ворот читал какую-то книжку; завидев его, он поспешил ему навстречу.

– Добрый вам день, дон Хулио.

– Добрый день, парень.

Эредиа преданно смотрел на него. Когда он был ребенком, дон Хулио платил за него в школу.

– Есть какие-нибудь новости?

– Никаких.

Эредиа распахнул ворота и отступил, давая хозяину дорогу.

– Нет, я не пойду туда. Я хотел только взглянуть.

Прислонившись к решетке, цыган сунул руки в карманы.

– Значит, гуляете.

Дон Хулио скользнул взглядом по растрескавшейся штукатурке стен.

– Да, гуляю.

Он, не торопясь, раскурил сигару из отборного табака и пустился в обратный путь той же дорогой, что пришел. Часы показывали без двадцати десять. Колокол приходской церкви уже давно звонил, созывая верующих на богослужение.

Кубинская улица. Улица Сан-Пабло. Улица Сантьяго. Выйдя на площадь перед церковью, дон Хулио свернул * на Главную улицу и вошел в цветочный магазин.

– Добрый день, – сказал он, протягивая девушке карточку и двадцать дуро. – Мне букет, такой же, как и вчера… Две дюжины красных роз… До полудня, будьте добры.

Затем, предупреждая ее вопросительный взгляд, прибавил:

– Адрес написан на конверте… Тот же, что и всегда.

– Видела? – спросила мать, тыча пальцем в сторону Главной улицы. – Дон Хулио вошел в цветочный магазин.

Викки не дала себе труда ответить и только нетерпеливо пристукнула каблуками. Солнце, ударяя в витрину магазина, превращало ее в зеркало, в котором Викки могла видеть свое отражение.

– Как странно!.. Мама Монтсе сказала мне на днях, что он ухаживает за вашей преподавательницей английского языка.

Лента, которая перехватывала «лошадиный хвост» Викки, была завязана слабо. Непокорные пряди волос падали на спину.

– Мама.

– Что…

– Уже поздно.

– Подожди. Я на минутку зайду в лавку купить что-нибудь к ужину.

Мать вошла с решительным видом. Поколебавшись несколько секунд, Викки последовала за ней. Панчо, гордясь своим ковбойским костюмом, предпочел подождать их на улице.

– Добрый день.

– Добрый, добрый день, сеньора Олано.

Мать говорила сладким тоненьким голоском. Делая покупки, она притворялась, будто никак не может решить, что взять. Она любила, чтобы продавец ей советовал. Истощив его терпение, она со вздохом делала выбор:

– Хорошо… Положите мне полфунта этих…

До крайности раздраженная, Викки демонстративно повернулась к ней спиной и стала у двери. Когда она ходила куда-нибудь с матерью, ей постоянно чудился укор в глазах людей. Викки скрестила руки, давая понять, что она тут ни при чем, хоть и приходится сеньоре Олано дочерью.

– Мама…

– Иду, дочка, иду!.. Только расплачусь и пойдем…

На улипле Панчо целился в прохожих из своих блестящих револьверов. Некоторые шутливо поднимали руки вверх. Один пожилой господин схватился за сердце, притворяясь убитым.

– Я убил двух индейцев и еще двух ранил, – объявил Панчо, когда они вышли.

Часы на колокольне пробили десять. Викки шла впереди, нагруженная разноцветными пакетами. Служба начиналась через полчаса, а ей понадобится больше двадцати минут, чтобы привести в порядок волосы. Однако мама, легкомысленная, как птичка, казалось, не замечала, что она торопится.

Когда они подошли к дому, было десять минут одиннадцатого. В последний момент мать ухитрилась завязать разговор с сеньоритой Рехиной, которая с требником в руке шла по противоположному тротуару.