Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино

Что мог ответить на это доктор? Он видел, что отвращение и ненависть наполняют душу многих, и временами он чувствовал то же самое. Но одинокая душа не может достичь совершенства. Необходимо иметь предмет любви вне ее. Ты веришь в этот предмет любви, падаешь ниц перед ним, даже унижаешься, чтобы потом соединиться с ним. Душа очищается от греха и скверны и достигает наконец той ступени совершенства, к которой тщетно стремится одинокая душа. Ни душа доктора ни другие страждущие души не могут теперь уйти от общества. Возврата к временам Павлов, Антониев и Илларионов нет. [87]

Чему они могли поклоняться в своем отшельничестве, кроме самих себя, пораженные самомнением и манией величия?

Дону Фаустино казалось, что только смерть принесет успокоение его измученной душе. Но как только он вспоминал о смерти, – наперекор ей вставали все надежды, иллюзии, чаяния его прекрасной юности, и были они полны света и красоты, а до его слуха доносились звуки волшебной музыки.

Это было похоже на гимн воскресения, который, как казалось его тезке доктору Фаусту, пел хор ангелов, когда он собирался осушить кубок с ядом.

Кроме того, ужас перед небытием был сильнее страна вечных мук. Он хотел жить, но жить полной жизнью, благородной, плодотворной, деятельной, и оставить после себя яркий след. Он мучительно искал средства, чтобы удовлетворить это желание, не находил его, но вера в собственные силы и радостная надежда еще жили в его сердце.

Он чувствовал себя способным преодолеть все преграды, победить все трудности. Не хватало только мощного толчка, не хватало импульса, который раскрыл бы его возможности, не было такого предмета, который внушил бы ему веру, любовь и вдохнул энергию. Констансия оказалась бессердечной кокеткой; Росита хороша собой, умна, темпераментна, но она не могла спорить с высоким идеалом, сложившимся в его мозгу; Вечная Подруга по-прежнему не появлялась.

Почему она не исполняет своего обещания и не спешит ему на помощь? Кем бы она ни была по происхождению, доктор понимал, что у них были родственные души, – высшая похвала, на которую был способен этот гордый ум.

Тысячи странных мыслей и планов проносились в голове доктора, тысячи желаний возникали в его душе. Если бы он мог пойти на сделку с дьяволом, он все отдал бы ему в обмен на страстную любовь, дабы обрести путеводную звезду, которая служила бы ему ориентиром в бурном житейском море, центром притяжения, управляющим его движением и определяющим орбиту этого движения.

Доктор был гордецом и отрицал сверхъестественное только на том основании, казавшемся ему неоспоримым, что в его собственную жизнь никогда не вмешивалась никакая сверхъестественная сила, Бели бы она существовала, то кто другой с большим основанием мог удостоиться чести общения с ней, мог рассчитывать на ее помощь и содействие, чем Дон Фаустино Лопес де Мендоса? Но поскольку она не подчиняется его воле, не откликается на его призывы, значит никаких высших сил не существует в природе.

Экзальтация, только что владевшая доном Фаустино, покинула его и сменилась меланхолией. Он чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Ему почудилось даже, что и перуанка и другие предки смотрят на него с состраданием. Слезы отчаяния полились из глаз и потекли по щекам.

Хотя слезы не очень украшают мужчину, однако скорбь, которая их выжимала, была столь высокой (хотя и несколько неоправданной), что придавала лицу доктора удивительное выражение и делала его в те мгновения прекрасным.

Было три часа пополуночи. Полумрак, глубокая тишина, царившая вокруг, близость кладбища, портреты предков, скудно освещаемые одной-единственной свечой, воспоминание о последнем появлении таинственной женщины – все это располагало к любви и порождало желание снова увидеть незнакомку.

Он поднялся с кресла и готов был открыть окно, почти уверенный в том, что увидит Марию, что она здесь, рядом, что она стоит прислонившись к стене, как в прошлый раз, и на глазах у нее слезы, как вдруг дверь тихонько отворилась и в комнату скользнула какая-то темная фигура. Он не видел лица и вообще ничего не мог рассмотреть, но чувствовал, что это была она, его Вечная Подруга.

В руках у вошедшей был фонарь, которым она светила перед собой, сама она оставалась в тени. Она подошла к столу, где стояли вазы и ароматницы, поставила туда фонарь, повернулась лицом к доктору, и тот с изумлением и восторгом узнал свою Вечную Подругу, еще более красивую и пленительную, чем раньше. Если бы его поэтический идеал и самые смелые мечты обрели материальные формы, то и они не могли быть более прекрасными.

Свет масляной лампы, стоявшей на круглом столике, хорошо освещал лицо Вечной Подруги. Доктор увидел ее тонкие, благородные черты и был заворожен этим дивным видением. Он онемел от неожиданности.

– Ревность сильнее любви, – тихо и печально сказала Мария. – Ревность заставила меня все забыть, все презреть – и вот я здесь, я пришла к тебе.

Доктор не стал даже задумываться, как она сюда пришла: проникла сквозь стены, словно привидение, прилетела с помощью дьявола, внявшего его жалобам, явилась самым обычным путем, как все люди? Какое это имеет значение? Важно, что она здесь, важно, что его до краев наполнило чувство страстной любви. Это была не какая-то неуловимая, неясная любовь, которая не выдерживает анализа критического разума, а любовь весомая, совершенная, зримая, неодолимая, подавившая все другие страсти и достойная его души.

– Я здесь, – повторила Мария. – Сила, большая, чем моя воля, влечет меня к тебе, Я твоя. Разве я хуже той… другой? Неужели ты не можешь полюбить меня?

Кровь бросилась ему в лицо. Он подумал о том, что все те слова любви, нежности, обожания, которые срывались с его уст еще вчера, предназначались для другой женщины, были чистой профанацией.

Он ничего не ответил, только рванулся к ней и сжал ее в своих объятиях.

Первые лучи солнца проникли в комнату сквозь бесчисленные щели в старых деревянных ставнях. До слуха дона Фаустино и его возлюбленной уже доносилось пение птиц, славивших наступление нового дня.

Мария бросилась в объятия дона Фаустино, движимая ревностью, нарушив все предписания морали, божеской и человеческой, презрев всякую осторожность, повинуясь любовному порыву, граничащему с фанатизмом, сильная верой в нерасторжимость уз, связывающих ее с доктором.

– Теперь не удерживай меня, – сказала Мария, освобождаясь от объятий. – Мне пора идти, не провожай меня. Помни наш уговор.

– Я исполню обещание, хотя мне трудно это сделать. Но скажи мне, к чему такая таинственность?

– Причина таинственности – это тоже тайна, и я не могу ее открыть. Более того – я снова прошу: обещай не преследовать меня, не старайся узнать, как я сюда попала, а если даже и выяснишь, то сразу забудь об этом. И еще: никому не говори о наших встречах. Обещаешь?