Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения

Я изобретатель, иначе отличный, чем те, что приходили до меня, – скорее музыкант, нашедший нечто вроде ключа к любви. Теперь, достойный житель в кислом захолустье с трезвым небом, пытаюсь взволноваться, вспоминая то нищенское детство, то жизнь подмастерья, прибытие в дырявых башмаках, и споры, и как пять ли, шесть ли раз вдовел, и свадьбы, где крепость головы мне не дала подняться до размаха остальных. Я не жалею об ушедшем, тогда моем, божественном весельи, и трезвый воздух в кислом захолустье уверенно питает мой жестокий скептицизм. Но этот скептицизм уже не может найти применения, к тому же я погряз и в новых неудачах, – жду превращенья в очень злобного безумца.

В амбаре, где заперли меня в двенадцать лет, я понял мир, и был живой картинкой к человеческой комедии. Я изучил историю в чулане. На празднике ночном в одном из городов на Севере я встретил женщин с полотен старых мастеров. Античные науки мне преподали в укромном парижском проулке. В великолепном имении, окутанном цельным Востоком, я свершил великое творение и завершил блистательной отставкой. Кровь моя перебродила. Мой труд вернули с исправлениями. Об этом не стоит даже думать. Я вправду на том свете и поручений не беру.

В одно прекрасное утро, среди народа кротчайшего, восхитительные мужчина и женщина кричали на городской площади: «Друзья мои, я хочу, чтоб она была королевой!» – «Я хочу быть королевой!» Она смеялась и трепетала. Он обращался к друзьям по таинству, по свершившемуся испытанию. Они млели, прижавшись друг к другу.

И действительно, они пробыли королями все утро, когда карминная драпировка приподнялась над домами, и весь день до вечера, когда они направились к садовым пальмам.

Один удар твоего пальца в барабан выстреливает вольно звуки, гармонии новой началом.

Один твой шаг – очередной призыв для новобранцев, дальше в ногу.

Ты обернулась – новая любовь! Ты развернулась – новая любовь!

«Нам жребий смени, и кары рассей, избавь нас от времени», – распевают они. «Вознеси хоть куда семя наших судеб и алканий», – взывают к тебе.

Вечноприбывшая, ты разойдешься всюду.

О, мое Благо! О, моя Красота! Я не дрогнул при душераздирающем звуке трубы. Волшебная дыба! Ура небывалому делу и дивному телу, в первый раз ура!

Все началось под детский смех, все им и кончится. Эта отрава останется в наших жилах и после того, как смолкнет труба, и мы возвратимся к извечной дисгармонии. А пока – нам поделом эти пытки – соединим усердно сверхчеловеческие обещания, данные нашему тварному телу, нашей тварной душе: что за безумие это обещание! Очарованье, познанье, истязанье! Нам обещали погрузить во мрак древо добра и зла, избавить нас от тиранических правил приличия, ради нашей чистейшей любви. Все начиналось приступами тошноты, а кончается – в эту вечность так просто не погрузиться – все кончается россыпью ароматов.

Детский смех, рабская скрытность, девическая неприступность, отвращение к посюсторонним вещам и обличьям, да будете все вы освящены памятью об этом бдении. Все начиналось сплошной мерзостью, и вот все кончается пламенно-льдистыми ангелами.

Краткое бденье хмельное, ты свято! Даже если ты обернешься дарованной нам пустой личиной. Мы тебя утверждаем, о метод! Мы не забываем, что накануне ты, без оглядки на возраст, причислил нас к лику блаженных. Мы веруем в эту отраву. Каждодневно готовы пожертвовать всей нашей жизнью.

Пришли времена хашишинов-убийц .

Когда мир превратится сплошь в темный лес для нашей дивящейся четверки глаз – в одно взморье для двоих прилежных детей, в один мелодический дом для нашей светлой приязни, – я вас отыщу.

Пусть останется в мире одинокий старик, тихий и статный, окруженный «неслыханной роскошью», – и я у ваших ног.

Пусть исполню я все, что вам памятно, – пусть буду той, что умеет скрутить вас, – я вас удушу.

Когда мы куда как сильны – кто пятится? куда веселы – кто никнет посмешищем? Когда мы куда как злы – что с нами сделают?

Рядитесь, пляшите, смейтесь. – Я никогда не смогу вышвырнуть Любовь в окно.

Подружка моя, попрошайка, дитя уродливое! до чего безразличны тебе эти бедняжки, и эти уловки, и мои замешательства! Примкни к нам своим немыслимым голосом – твоим голосом! единственным проблеском в этом подлом отчаянье.

Пасмурность утра, июль. Привкус пепла носится в воздухе, – запах древесный, сыреющий в очаге, – затхлость цветов, – беспутство прогулок, – морось каналов в полях, – почему б, наконец, не игрушки и ладан?

От колокольни к другой натянул я канаты; гирлянды – от окна к окну; золотую цепь – от звезды до звезды; и танцую.

Пруд в вышине дымит беспрерывно. Какая колдунья вот-вот распрямится над белым закатом? Какие лиловые обвалятся кущи!

Покуда общественная казна испаряется в праздниках братства, в облаках гудит колокол розового огня.

Навевая сладостный привкус туши, черный порох нежно дождит надо мной, полуночником. – Я приглушаю свет люстры, бросаюсь ничком на кровать, и, повернувшись к тени лицом, я вижу вас, мои девочки! мои королевны!

О, душная жара февральским утром! Юг некстати будит абсурдные воспоминанья туземной нашей юной нищеты.

Хенрика надела хлопчатую юбку с кирпично-белою клеткой, какие, может быть, носили в прошлом веке, беретку с ленточкой, и шелковый платок. Все это было хуже траура. Мы вышли на прогулку по предместью. Затянутое небо, и этот южный ветер, пробуждавший гнилые запахи размытых огородов и высохших лугов.

Но ни жену мою все это никак не утомляло, ни меня. В оставшейся от наводненья в прошлом месяце канавке она мне показала малюсеньких мальков.

Дым городской и шумы мастерских нас преследовали очень долго на дальних тропинках. О, иной мир, благословенная небом и тенистой прохладою местность! Мне юг напоминал собой убожество трагедий детства, и летнее унынье, таящиеся где-то немыслимым числом науку, силу, упрятанные навсегда судьбой. Нет! Мы не останемся на лето в этом скупом краю, где будем вечно лишь обрученными сиротами. Я не хочу деревенеющей рукой тащить и дальше милый образ.