Генри Хаггард - Копи царя Соломона

Мы думали, что он непременно умрет, и бродили кругом в глубочайшем унынии. Только Фулата ни за что не хотела этому верить.

– Он будет жить, – твердила она.

Вокруг главной хижины Твалы, где лежал больной, царила полная тишина; по распоряжению короля все обитатели соседних хижин, кроме сэра Генри и меня, перешли на время в другие помещения, чтобы ни малейший шум не беспокоил больного. Однажды ночью – то было на пятую ночь его болезни – я пошел его навестить, как всегда делал, прежде чем уйти к себе.

Я осторожно вошел в хижину. При свете стоявшей на полу лампы я увидел, что Гуд больше не мечется на постели и лежит совершенно неподвижно.

Итак, все кончено!.. И в порыве тяжкой скорби, наполнившей мою душу, я не мог удержать рыдания…

– Шшш!.. – раздалось из темного угла за изголовьем Гуда.

Я тихонько подошел ближе и увидел, что он совсем не умер, а просто спит крепким сном, не выпуская из своей бледной, исхудалой руки тонких пальцев Фулаты. Кризис миновал, и теперь он, наверное, будет жить! Он проспал таким образом восемнадцать часов, и все это время самоотверженная девушка продолжала сидеть около него, боясь, что он может проснуться, если она встанет и выдернет у него свою руку. Мне даже неприятно об этом упоминать, так я боюсь, что мне никто не поверит. Что она тут перенесла, как страдала от усталости, от невозможности переменить положение, наконец от недостатка пищи, это трудно описать; но когда он проснулся и освободил ее руку, она уже не могла пошевельнуться от изнеможения, и ее пришлось унести на руках.

Раз дело пошло уже на лад, Гуд стал очень быстро поправляться и скоро совершенно выздоровел. Когда он был уже почти здоров, сэр Генри рассказал ему обо всем, чем он был обязан Фулате; но когда дело дошло до того, как она высидела восемнадцать часов около его постели, боясь пошевельнуться, чтобы его не разбудить, глаза честного моряка наполнились слезами. Он повернулся и пошел прямо в ту хижину, где Фулата приготовляла нашу полуденную трапезу (мы теперь жили в своем прежнем помещении), захватив с собой и меня в качестве переводчика, хотя я должен признаться, что она понимала его удивительно хорошо, особенно если принять во внимание, сколь ограниченны были его познания во всех иностранных языках.

– Скажите ей, – обратился ко мне Гуд, – что я обязан ей своей жизнью и что я никогда не забуду ее доброты!

Я перевел его слова; она вся вспыхнула.

Повернувшись к нему одним из тех быстрых грациозных движений, которыми она мне всегда напоминала дикую птичку, она устремила на него свои большие карие глаза и кротко отвечала:

– Нет, господин мой, ты забыл! Разве не ты спас мою жизнь, разве я не должна служить тебе?

Нужно заметить, что эта молодая девица, очевидно, совсем забыла, что сэр Генри и я также принимали участие в ее освобождении от когтей Твалы.

Вскоре после этого события Игноси собрал на торжественный совет всех именитых кукуанских граждан и был торжественно признан королем. Это было очень величественное торжество. Разумеется, дело не обошлось без смотра войск, причем остаток Белых участвовал в церемонии, после чего король благодарил их в присутствии всего остального войска за блистательные подвиги во время великой битвы, сделал каждому воину богатый подарок и произвел их всех в офицеры нового полка Белых, который теперь формировался. Затем по всей Кукуании отдан был приказ воздавать нам королевские почести, пока мы делаем честь стране своим присутствием; а нам самим предоставлено право жизни и смерти над всеми гражданами. Кроме того, Игноси еще раз, в присутствии всего народа, подтвердил свои обещания, что отныне в его государстве кровь человеческая не будет проливаться иначе как по приговору суда и колдовские охоты будут уничтожены.

Когда церемония окончилась, мы подошли к Игноси. Напомнив ему, что нам бы хотелось поскорее проникнуть в таинственные копи, к которым вела Соломонова дорога, мы осведомились, не узнал ли он чего-нибудь нового по этому поводу.

– Друзья, – отвечал он, – вот что я узнал: там сидят те страшные исполины, что зовутся Безмолвными; им собирался Твала принести в жертву прекрасную деву. В этом же самом месте, в огромной пещере, скрытой в недрах гор, погребаются наши короли; тут вы увидите и тело Твалы вместе с теми, что ушли раньше его. Там же есть глубокий колодезь, выкопанный жившими в древности людьми, может быть, ради тех самых камней, о которых вы говорите. Здесь же, в «Обители Смерти», есть потаенная комната, известная только королю и Гагуле. Но Твала, знавший ее тайну, уже мертв, а я ее не знаю и даже не знаю, что хранится в этой комнате. Предание гласит, что однажды, много поколений назад, пришел сюда белый человек из-за далеких гор, и одна женщина провела его в потаенную комнату и показала ему сокровища, но, прежде чем он успел их похитить, она выдала его королю, и король того времени прогнал его назад в горы, и с тех пор ни один человек в эту комнату не входил.

– Это, наверное, правда, Игноси. Ведь мы нашли в горах белого человека, – сказал я.

– Да, нашли. Я обещал вам, что если вы найдете эту комнату и если там есть камни…

– Тот камень, что сияет на твоем челе, доказывает, что они есть, – прервал я, указывая на огромный алмаз, снятый мной с мертвого Твалы.

– Может быть; если они там, вы возьмете их столько, сколько сможете унести с собой – если вы в самом деле хотите меня оставить, братья! – прибавил он.

– Прежде всего надо найти эту комнату, – сказал я.

– Путь к ней может указать вам только Гагула.

– Ну а если она не захочет?..

– Тогда она умрет, – строго сказал Игноси. – Я только для этого пощадил ее жизнь. Стойте! Пусть она решит сама.

Он кликнул гонца и приказал привести Гагулу.

Через несколько минут ее привели двое стражей, которых она не переставала бранить и проклинать всю дорогу.

– Оставьте ее, – приказал им король.

Лишившись поддержки, она сейчас же упала на землю, как безжизненный сверток старого тряпья, да так и осталась лежать какой-то бесформенной массой, в которой только и было живого, что глаза, злые и блестящие, точно глаза ядовитой гадины.

– Чего ты от меня хочешь, Игноси? – запищала она. – Ты не смеешь меня тронуть. Если ты до меня дотронешься, я испепелю тебя на месте. Берегись моих чар!

– Твои чары не могли спасти Твалу, старая волчица, и мне они не опасны, – был ответ. – Слушай: я хочу, чтобы ты нам открыла, где та комната, в которой хранятся сияющие камни.

– Ха, ха, ха! – визгливо захохотала старуха. – Никто этого не знает, кроме меня, а я тебе никогда не скажу. Белые дьяволы уйдут отсюда с пустыми руками.

– Ты мне скажешь! Я тебя заставлю сказать.

– Нет не заставишь, о король! Ты велик, но в твоей ли власти выпытать правду у женщины?