Генри Хаггард - Копи царя Соломона

– Трудно, но я добьюсь своего.

– Как же ты это сделаешь, о король?

– А вот как: если ты мне не скажешь, то умрешь медленной смертью.

– Умру! – возопила она в ужасе и в страшной ярости. – Ты не смеешь меня тронуть, король, – ты не знаешь, кто я. Сколько мне лет, как ты думаешь? Я знала отцов твоих и отцов твоих отцов. Я уже жила на свете, когда эта страна цвела юностью, и все еще буду жить, когда она состарится… Меня может убить только случай: ни один человек не посмеет поднять на меня руку.

– А все же я тебя убью. Слушай, Гагула, мать зла: ты так стара, что тебе нечего дорожить жизнью. Что значит жизнь для такой развалины, как ты? Ни образа, ни подобия, ни волос, ни зубов, – нет у тебя ничего, кроме злобы и зловещих очей. Убить тебя будет настоящим благодеянием.

– Безумец! – завопила старая ведьма. – Проклятый безумец! Или ты думаешь, что жизнь сладка только молодым? Хорошо же ты знаешь человеческое сердце, если так думаешь!

– Оставь свои злые речи и отвечай мне! – гневно сказал Игноси. – Согласна ты указать то место, где лежат сияющие камни, или нет? Если ты не согласна, то умрешь сию же минуту. – С этими словами он схватил копье и замахнулся над нею.

– Не покажу никогда, а убить меня ты не смеешь! Кто меня убьет, тот будет проклят навеки!

Игноси медленно опустил копье, пока оно не проникло в кучу лохмотьев. Она вскочила с диким воплем и тотчас же снова упала и покатилась по земле.

– Нет, нет! Я покажу! Только оставь мне жизнь, только позволь мне греться на солнце – и я покажу все, что хочешь!

– Хорошо. Я так и знал, что сумею тебя уговорить. Завтра ты пойдешь в горы вместе с Индафусом и с моими белыми братьями. И смотри не отступай! Если ты не послужишь им, то умрешь медленной смертью. Я сказал!

– Я все исполню, Игноси. Я всегда держу мое слово. Ха, ха, ха! Однажды привела одна женщина белого человека в потаенную комнату, и его постигла беда. (Тут ее злые глаза заискрились радостью.) Ее также звали Гагулой. Может быть, то была я.

– Ты лжешь! – сказал я. – То было десять поколений тому назад.

– Может быть; когда долго живешь на свете, все забываешь. А может быть, мне сказала про это мать моей матери, и ее, верно, тоже звали Гагулой. Помните одно: на том месте, где лежат блестящие игрушки, вы найдете кожаную сумку, наполненную камнями. Ее наполнил тот человек; только он не взял ее с собой… Бедствие постигло его, говорю вам! Может быть, поведала мне мать моей матери. Веселое будет шествие – мы увидим по дороге тела всех убитых в битве. Ха, ха, ха!

На третий день после описанной сцены мы уже располагались на ночлег в нескольких хижинах, выстроенных у подножия Трех Колдуний, то есть тех трех гор, к которым вела Соломонова дорога. Наша экспедиция состояла из нас самих, Фулаты, Инфадуса, Гагулы (которую несли в закрытых носилках, где она бранилась и ворчала всю дорогу) и нескольких слуг и телохранителей. Эти три горы или, лучше сказать, три горные вершины – так как один общий каменный пьедестал служил им подножием – составляли правильный треугольник, обращенный своим основанием в нашу сторону, так что одна вершина приходилась направо от нас, другая – налево, а третья – как раз напротив. Я никогда не забуду, какое поразительное зрелище представляли эти три горы при первых лучах наступившего утра. Их увенчанные снегами вершины возносились в недосягаемую вышину, купаясь в голубом воздухе; ниже, там, где кончалась снеговая линия, они принимали пурпуровый оттенок от красного вереска, которым были покрыты скалы и луга, взбегающие вверх по горным склонам. Прямо перед нами вилась, точно белая лента, великая Соломонова дорога вверх по зеленому скату, и миль за пять от нас, у подножия центральной вершины, вдруг пропадала. То был ее предел.

Трудно себе представить, до чего мы все были взволнованы и возбуждены, когда тронулись в путь в это памятное утро, – предоставляю читателям воображать это на досуге. Наконец-то мы приближались к тем заветным копям, ради которых погибли бесславной смертью и старый португалец, и его злополучный потомок, а может быть, и брат сэра Генри, Джордж Куртис. Неужели и с нами будет то же после всего, что мы вынесли? По словам старой колдуньи, только бедствие выпало им на долю: неужели и нам суждено то же самое? И теперь, приближаясь к цели нашего пути, я невольно почувствовал страх; вероятно, и Гуд с сэром Генри чувствовали то же самое.

Часа полтора мы шли по окаймленной вереском дороге, и шли так скоро, что носильщики, несшие Гагулу, едва могли за нами поспеть, так что она наконец выглянула из своих носилок и закричала, чтобы мы остановились.

– Идите тише, белые люди, – сказала она, просовывая между занавесками свою отвратительную, сморщенную образину и устремляя на нас сверкающий взгляд. – Зачем вы так спешите навстречу бедствию, жалкие искатели сокровищ?

И она засмеялась тем ужасным смехом, от которого меня всегда мороз подирал по коже и который на время совершенно охладил наш энтузиазм.

Тем не менее мы все продолжали идти, пока не пришли к огромной круглой яме с пологими краями футов в триста глубиной, а в окружности по крайней мере около полумили.

– Знаете, что это такое? – спросил я Гуда и сэра Генри, которые смотрели с величайшим изумлением на этот страшный колодезь.

Они отрицательно покачали головой.

– Вот и видно, что вы никогда не были в кимберлейских алмазных копях. Можете быть совершенно уверены, что это алмазные копи Соломона. Посмотрите-ка, – продолжал я, – указывая на отвердевшую голубоватую глину, которая виднелась между травой и кустарниками, покрывавшими стены колодца, – это та же самая формация. Я уверен, что если мы спустимся вниз, на дно, то найдем там пласты ноздреватого камня. Смотрите теперь сюда. – Я указал на целый ряд полуистертых каменных плит, расположенных по слегка наклонной плоскости ниже водосточной канавы, некогда высеченной в скале: – Я не я, если это не те самые плиты, на которых промывалась руда в древние времена!

На краю этой огромной ямы, нанесенной на карту старого Сильвестры под названием «шахты», Соломонова дорога разветвлялась направо и налево и огибала ее кругом. Во многих местах полотно дороги было составлено из огромных глыб тесаного камня, очевидно, в виду укрепления стенок шахты и предохранения ее от обвалов. Мы поспешили ее обогнуть, так как на той стороне высились какие-то странные фигуры, возбудившие наше любопытство. Подойдя ближе, мы увидели, что то были три колоссальные статуи, и сейчас же догадались, что это те самые Безмолвные, которых так высоко чтит кукуанский народ. Но составить себе настоящее понятие о всем величии этих Безмолвных исполинов можно было только при ближайшем рассмотрении. То были три сидячие фигуры колоссальной величины: одна женская и две мужские. Они сидели на массивных пьедесталах из темного камня, покрытых непонятными надписями, в двадцати шагах одна от другой, и были обращены в ту сторону, где вилась Соломонова дорога, вдоль по обширной равнине вплоть до самой столицы.