Данте Алигьери - Божественная комедия. Рай

94. Он был мой сын и твой далекий предок. [249]
Его усталость сократи делами,
Чтоб слезный ток ему был меней едок. [250]

97. Флоренция, обвитая стенами, [251]
Что третий час ей били и девятый,
Мирна, трезва и нравственна сынами

100. Жила при мне. Ни диадем из злата, [252]
Ни поясов еще она не знала
Ценней, чем грудь, что поясом объята.

103. Рождаясь, дочь отца не устрашала
Грозой расходов свадебных несметной,
И время свадьбы срок не преступало.

106. Но не было зато семьи бездетной; [253]
Явивших вам, на что годны покои,
Сарданапалов не было заметно.

109. Пред Монтемалою Учелатойя [254]
Не уступала в низости ей тоже,
Как ей не уступает высотою.

112. Был опоясан старый Берти кожей; [255]
Лицо свое пред зеркалом немажа,
Его супруга покидала ложе.

115. Простою шкурой прикрывались даже
Веккьо и Нерли с женами, примерно
Лишь веретена знавшими да пряжу.

118. Счастливицы! В родимой достоверно
Земле лежать надеялись, постелей
Пустых не ждя из-за французской скверны, [256]

121. Одни сидели ночь близ колыбели
И песни, ведомые в нашем быте,
Столь сладкие отцу и детям, пели;

124. А те, с веретена свивая нити,
Рассказ вели внимательным ребятам
Из римских иль отеческих событий.

127. Чьянгелла б необычна столь была там, [257]
Как необычна ныне – слава Рима —
Корнелия была-бы с Цинциннатом!

130. В гражданственности сей невозмутимой,
В сей жизни мирной, в сей отраде честной
Родился я на свет, руководимый

133. Зовомой в криках Девою небесной, —
Качиагвидой и христианином [258]
В крестильне назван древней и известной. [259]

136. Того ж отца был Элизео сыном;
С долины По жену я взял, и надо [260]
Вести оттуда прозвище семьи нам

139. В войсках у императора Конрада [261]
Я бился и за подвиги был даже
Я удостоен рыцарства наградой,

142. За собственности наших братьев кражу
(Как пастыри в том наши виноваты)
Преследуя народ неверный вражий.

145. Там я, оружьем той орды проклятой
От всех сует освобожденный, к коим
Привязанностью столько душ объято,

148. За смерть в бою увенчан сим покоем.

1. О, жалкое дворянство нашей крови!
Коль человек тобою так гордится
Здесь на земле, – пустыне для любови, —

4. Теперь уже не стану я дивиться;
Зане и там, где страсть не извращает
Наш путь, – и там тобой я мог хвалиться!

7. Ты – плащ, из коего всяк вырастает,
Каймы к нему не прибавлявший новой,
Затем, что время вкруг его кромсает. [262]

10. С тем вы, какое древле Рим суровый,
Не дав его потомкам, ввел в обычай,
Приветное к нему я молвил слово.

13. Став одаль улыбнулась Беатриче
(Как про Джинервы первое паденье,
Нам говорит о Лапчелоте притча). [263]

16. – Отец! Меня, я молвил, позволенье —
Беседу с вами весть – так возвышает
Что больше я, чем есть, в сие мгновенье.

19. Моя душа в один исток сливает
Теперь все струйки радости и ветки —
И не разбитой радость отражает.

22. Скажите ж мне, кто были ваши предки;
Исчислите, о стебель мой желанный,
При вас событья, что в обычных редки;

25. Скажите про овчарню Иоанна
И назовите мне, какие мужи
При вас верховной почестью венчаны.» —

28. Как бурный вихрь, в пространстве вольном кружа
Огонь раздует в углях, – благодатный
Сей блеск, на ласку ласку обнаружа,

31. Прекрасней стал и ярче многократно;
И нежный глас, в лучей отверстых зеве,
Еще нежней ответ мне дал обратный:

34. – С тех пор, как Аvе ангел молвил Деве,
До мига, как, – ликующая в свете
Небес, – мать зачала меня во чреве,

37. Пятьсот и восемьдесят раз планете
Сей было надобно воспламениться,
Под Львом в созвездия вступая эти.

40. Моим отцам и мне пришлось родиться.
В последнем града вашего сестире,
Где бег ваш ежегодно повторится.

43. Кто были мои предки в этом мире, —
Поверь мне, прекратить удобней речи
Об этом, чем распространяться шире.

46. Все те, кто вплоть от Марса до Предтечи
Вооружались, – пятой части ныне
Живущих не достигнули б далече. [264]

49. Но кровь граждан, роднящихся с Фиггине [265]
И Кампи, – в совокупности их целой
Была чиста в последнем мещанине.

52. Пусть лучше-б их Флоренция имела
Соседями, чем, как теперь, надменно
До Треспиано расширять пределы,

55. Но принимать в свои мерзавцев стены
И нюхать вонь крестьян из Агульона, [266]
Для коих совесть потеряла цену!

58. Когда бы люд, всех боле развращенный, [267]
Не мачехой для цезаря явился,
Но словно мать его приял бы в лоно, —

61. Любой меняла, что у вас прижился,
С позором вновь зажил бы в Симифонте,
Где попрошайкой нищим он родился,

64. И в Монтемурло б оставались Конти [268]
И из Аконы Черки-бы не бывало
И в Вальдигреве жили-б Бондельмонти!

67. Для государства – бедствия начало
При первом к смеси всех сословий шаге,
Точь в точь как к порче тела шаг – завалы.

70. Погибнет вол слепой скорей в овраге, [269]
Чем агнец, и одною ранят сталью
Больнее, тем десятком лезвий шпаги.

73. Когда-б ты видел Луни, Урбисалья, [270]
Их процветание и их паденье,
И Кьюзи после них и Синигалья, —

76. Для твоего не стало-б новым зренья
То зрелище, как исчезают роды,
Точь в точь как городов исчезновенье.

79. Все ваши вещи – гибнущей природы;
Коль что вам вечным кажется – то юно [271]
И долголетно, ваши ж кратки годы.

82. Как брег морской затоплен силой лунной
И ей быть может вновь осушен сразу,
Так делает с Флоренцией Фортуна.

85. Не удивляйся ж моему рассказу
О флорентийцах древних, живших ране,
Чьи имена в былом не видны глазу!

88. Я видел роды Уги и Ормани,
Филиппи, Кателлини, Альберики,
О коих нет теперь воспоминаний;

91. Я видел, – столь же древни, столь велики,
Сияли роды Арка и Сапелла,
Ардинги, Сальданьери и Бостики. [272]

94. Дверь, что изменой столь отяготела
И над погибелью теперь на склоне, —
А, наклонясь, корабль утопит целый, —