Антоний Оссендовский - Ленин

– Мы! – засмеялся Ленин. – Русская правда?

– А какая же другая? – удивился крестьянин. – Скажи, кто другой может это сделать! Другие народы живут в достатке и чванстве, думают, что являются могучим ангелом. Нет! Из наших темных лесов, из наших степей, где кругом небо соединяется с землей; из наших курных хат, крытых соломой; из наших тюрем, где звенят цепями невинные темные люди… оттуда она придет, светлая и могучая Правда! Только мы, люди от сохи, молота и оков, имеем смелость созидания. Имеем достаточно места, неистощимый запас сил, у себя не находим никакой работы, являемся рабочими мира. Только крикнуть, построим дворец или храм, каких до сих пор никто не видывал!

Умолк и посмотрел неподвижным взглядом на Ленина.

Владимир уже совершенно серьезно спросил:

– Как же будут творить и строить темные люди от сохи и курной избы? Ведь не смогут.

– Не бойся, милый человек! Ходят по нашей земле убогие, темные, ходят также святые и полные мудрости… Те нас научат, не бойся! Бог не только для нищих червей, но и для орлов с широкими могучими крыльями. Для всех светит одно солнце, Правда Божия!

– Не вижу даже рассвета этого солнца, – буркнул Ленин.

– Ты не видишь, милый, но другие уже видят и здесь и там. Увидел я его перед собой в этом последнем дне жизни… и радуюсь, что дано мне увидеть его, сияющего, как заря! Громадное это счастье!

Крестьянин задумался и молчал.

Ленин посматривал на него зорко. Понемногу осознавал себе образ русской души – максимализм стремлений – или все, или ничего; мистическую веру в возможность создания на земле «Божественного Иерусалима»; таинственную уверенность о посланничестве народа и вековую грусть и осознание ответственности и мученичества за счастье всего человечества, от края до края Земли, без самолюбования, без любви к своей родине, приносимой жертвенно, как агнец, на алтарь Божественной правды для блага всех, всех широт света, а может быть, дальше, аж за границу самых далеких, едва заметных на небе звезд и светящихся туманностей.

Крестьянин не дотронулся до принесенной еды. Стоял на коленях, обративши лицо на восток, крестился размашисто и бил поклоны, ударяясь лбом в доски нар.

После полуночи разбудили узников. Надзиратель и солдат с винтовкой вывели крестьянина. Ушел он молча, сосредоточенный, безмятежный. Ленин долго прислушивался, но товарищ не вернулся. Утром он узнал, что приговор был исполнен.

Владимир стиснул зубы, аж они заскрипели, и вымолвил глухо:

– Говоришь: «Не судите!». В это время тебя осудили и казнили! О, я буду судить без сострадания, без жалости… Карать всей силой ненависти моей и моей боли!

Новый день принес смерть темному простолюдину, верующему в создание «Святого города», где люди не будут судить людей, и свобода человека в дерзкой мысли надменной, в которую уже отложился приговор без милосердия и в которой уже пылала жажда кары, направляемая мстительной рукой.

Пришло лето 1915 года. Из маленького домика с висящей над дверью вывеской убогой ресторации Puits de Jakob, а также сапожника, вышел небольшой крепкий человек с желтым лицом и темными скошенными глазами. Посмотрел на лазурное небо и пошел в сторону Belvoir Park, улыбаясь голубой, бьющей ослепляющим блеском глади Цурихского озера. На берегу он остановился и изучал гуляющую публику, скользя понурым взглядом по разодетым женщинам, мужчинам в белых брюках и спортивных рубашках и череде веселых счастливых детей. Дуги монгольских бровей морщились, сжатые губы дергались мгновениями, что-то шепча без звука.

Неожиданно он улыбнулся радостно и дружелюбно.

Высокий, атлетически сложенный человек в светлой одежде и мягкой шляпе шел пружинистым шагом, слегка колыхаясь на мощных бедрах.

– Хэлло, мистер Ленин! – крикнул он издалека и на бритом, опаленном солнцем и ветром лице расцвела мягкая, почти детская улыбка.

Глядя стальными глазами, в которых сверкали искорки веселости и легкой иронии, он размашисто тряхнул руку Ленина и похлопал его по плечу.

– Ну что же, едем? – спросил он, набивая трубку.

– А как же! – отвечал Владимир. – Сегодня в порядке исключения у меня свободный день. Хочу провести его с пользой и удовольствием, мистер… Кинг.

– Вы всегда, должно быть, спотыкаетесь на моей фамилии! – засмеялся американец.

– Должен объяснить, что через мое горло не проходит она с легкостью! – согласился Ленин. – Наверное, какие-то злые духи нашептали вашим предкам такую ужасную фамилию! Кинг? Король? Подумать только!

Американец прыснул со смеха.

– Не знали старички, что их расточительный потомок будет иметь такого очень радикального знакомого, – воскликнул он, выпуская изо рта густые клубы дыма. – Поедем сегодня на Уто Кульм. Страшная жара, твердо убежден, что никого там мы не застанем. Опасаюсь только, что вам, мистер Ленин, будет жарко в этом темном наряде.

– Отнюдь! – отвечал веселым голосом Владимир. – Ведь у меня только один костюм, следовательно, надевая его сегодня, предупредил его, чтобы был он легко пропускающим воздух и невесомым, как греческий хитон!

Кинг снова окружил себя дымом и громко засмеялся.

Зубчатой железной дорогой поднялись они на самую вершину. С железной веранды отеля они окинули взглядом расстилающийся перед ними ландшафт. Бело-желтое пятно Цуриха, словно кротовый холм не берегу голубого озера; зеленая долина Лиммата; цепи гор, скрытых льдом – Альпы и Юра, над которыми величественно и грозно возносили свои окутанные в облачные тюрбаны вершины Юнгфрау, Стакхор, а дальше Риги, Пилатус, едва вырисовывающийся во мгле Фельдберг, вулканические конусы Хегау и мутное, далекое зеркало озера Тан.

Молчали, захваченные необъятным обзором, красивой разноцветной палитры великого мастера-природы.

Цюрихское озеро.

Фотография. 1900 год

Кинг вздохнул и промолвил тихо:

– У нас уже нет таких ландшафтов в США! Всюду железнодорожные пути режут землю, горизонт заслоняют дымы фабрик, рудников, электростанций. Вынужден в течение пяти лет приезжать сюда, чтобы передохнуть от бешеной американской жизни. Привожу сюда своих сыновей, пусть учатся любить природу и понимать, что ее извечная работа и энергия являются гораздо более великолепными и могущественными, чем человеческие усилия!

Ленин загадочно усмехнулся. Когда американец замолчал, сказал язвительным голосом:

– А я, глядя на эту панораму, такую мягкую, спокойную, счастливую, вижу в отдалении, вон там, за Таном, пустые голые территории России; горы, никем не заселенные, вьющиеся болотистые дороги, вытоптанные миллионами звенящих кандалами людей! Ступают они в это время с низко опущенными головами, сгорбившись, пригнутые до земли под секущим их бичом царя, и направляются они в тюрьмы, в церкви или в могилы. Если бы имел сыновей, привез бы их сюда, а они крикнули бы с ненавистью: «Справедливости! Мщения! Новой жизни!».